представлял и потому начал потеть сразу.
– Свидетель Воропаев, вы готовы отвечать? – спросил судья.
Геннадий Павлович похлопал по своему портфелю, что не укрылось от глаз адвоката Акрошкина.
– Я протестую! – закричал он. – Представитель ответчика постоянно давит на свидетеля.
– Каким образом? – не понял судья.
– Он стучит по своему портфелю.
– Могу и не стучать, просто открою и положу рядом с собой.
– Все равно я протестую!
– Протест отклоняется, – сказал судья.
Участковый инспектор милиции напрягся и посмотрел на судью:
– Я могу отказаться на основании Закона о милиции? – спросил он.
– Что? – переспросил судья. – При чем тут Закон о милиции?
– Я же по закону имею право не свидетельствовать против своего непосредственного руководства.
– Кто вам сказал такую чушь? – рассмеялся судья. – Отвечайте на вопросы представителя ответчика или…
– Я отказываюсь от ранее данных показаний против гражданина Иванова и признаю, что меня заставили их давать.
– Кто заставил? – не понял судья. – Повторите, пожалуйста.
Воропаев покашлял в кулак, покосился на портфель и произнес быстро:
– Признаю, что меня заставили оговорить гражданина Иванова. Начальство приказало. Сказали, что оставят на службе и повысят в звании.
– За что вас решили уволить из органов? – спросил Геннадий Павлович.
– Так это… за пьянку.
– А точнее?
– Ну, типа того, что якобы под угрозой применения табельного оружия склонял гражданку. А чего ей верить: она вообще наркоманка!
– Не будем называть фамилию несовершеннолетней гражданки, – сказал Геннадий Павлович, – тем более что уголовное дело по данному факту не возбуждалось по договоренности сторон.
Он махнул рукой участковому инспектору, призывая его вернуться на место, а потом обратился к судье:
– Ваша честь, свидетели меня мало интересовали. К тому же вы сами убедились в их искренности. На самом деле я хочу обратиться непосредственно к одному из истцов – к присутствующему здесь уважаемому Илье Евсеевичу Флярковскому.
Илья давно уже сидел неподвижно: ему надоел этот цирк, он ждал только одного – выйти отсюда и расправиться с Акрошкиным. Сегодняшнее заседание проиграно. Но потом будет апелляция, пересмотр дела, тогда поработают уже десять, двадцать адвокатов, сколько потребуется, столько и станет работать. Ведь Менжинский, представляя ему придурка Акрошкина, сказал, что этот человек – лучший в подобных делах. Поначалу Илья и сам так подумал, когда ему рассказали о концепции – смешать с грязью докторишку. Но не прошло.
– Истец, – обратился к Илье Евсеевичу судья, – вы готовы ответить на вопросы представителя ответчика?
Флярковский кивнул и поднялся, хотя ему не хотелось. Почему он должен что-то объяснять в присутствии всех этих клоунов? Почему он, умный и образованный человек, владелец и руководитель крупнейшего в своей отрасли концерна, должен стоять и оправдываться, как школьник, не выучивший урок и скрывающий свою тупость? Илья подошел к кафедре и вдруг понял, отчетливо осознал, что сейчас решается все. То есть он сам сейчас все решит. Решит раз и навсегда. Убедит всех этих идиотов в своей правоте, в своей любви к единственному родственнику, который у него есть на этом свете. Мать тоже есть, разумеется, но сколько ей осталось?
– Я готов, – произнес он.
И почувствовал, как притихли все. Значит, поняли, кто есть кто в этом затрапезном помещении, пропахшем хлоркой и чужими слезами.
– Илья Евсеевич, – начал адвокат Иванова, – я внимательнейшим образом ознакомился с вашим исковым заявлением. В нем все написано правильно и красиво, с пафосом даже. О вашей любви к ребенку…
– Вопрос, пожалуйста, – перебил адвоката Флярковский.
– Сейчас задам вопрос. Сначала закончу мысль. Там написано, что у вас больше возможностей уделить ребенку внимание и заботу, дать мальчику самое лучшее образование.
– Вопрос! – потребовал уже Илья Евсеевич.
Геннадий Павлович залез в свой портфель и достал из него конверт, из конверта вынул пачку фотографий и положил их на стол судьи.
– Илья Евсеевич, если вас не затруднит, – попросил адвокат, – подойдите сюда!
Флярковский шагнул к столу, а адвокат тем временем аккуратно раскладывал снимки.
– Перед вами фотографии детей. Покажите, на какой из них, может, на нескольких, изображен ваш племянник.
Илья Евсеевич посмотрел. Везде были разные дети, разных возрастов, по-разному одетые, с разными прическами. Несомненно, в просьбе адвоката был какой-то подвох. Флярковский брал в руки то одну фотографию, то другую. Пытался угадать, вспомнить что-то, потом подумал: раз брат был брюнетом, значит, и его сын должен быть таким же. Ничего похожего он не видел перед собой. Фотографий было двадцать или более. И вдруг Илья Евсеевич понял, на чем его ловят. Причем делают это примитивно и глупо.
Флярковский осторожно положил снимки на стол.
– Здесь нет фотографии с изображением моего племянника, – произнес он, улыбаясь.
Адвокат Иванова кивнул, словно соглашаясь, а потом тихо произнес:
– Может быть, и нет. Однако на этих снимках один и тот же мальчик – тот, на которого вы сейчас заявляете права.
– Но я…
– Когда вы видели своего племянника в последний раз? А бабушка Дина Александровна – когда она встречалась с любимым внуком?
– Мы никогда его не видели, – признался Флярковский. – Елена, то есть бывшая невестка, не хотела этого.
– Бросьте лукавить, Илья Евсеевич. Какие бы отношения ни были между мужем и женой, любящая бабушка всегда бы нашла способ увидеть внука. А вам кто мешал – вам, проживающему в Петербурге постоянно?
Адвокат Иванова, держа в руке свой раскрытый портфель, подошел к Флярковскому вплотную и смотрел ему в лицо не мигая.
– Сейчас вы хотите оформить опекунство на себя, обосновывая это любовью к единственному племяннику. Кроме любви, у вас есть иные мотивы для усыновления?
– А разве одной любви мало?
– Я прошу отвечать мне по существу.
– Цель у меня одна – воссоединение семьи.
– Каков размер вашего личного состояния?
– Вам что, предоставить декларацию?
– Отвечайте по существу.
– Это конфиденциальная информация.
– Сколько на ваших счетах? Десять, двадцать миллионов долларов?
– Гораздо меньше.
– Один-два?
– В этих пределах, – равнодушно соврал Илья.
– А состояние мальчика?
