занялись массовым разведением рыбы… Здесь соловецкий летописец Досифей первый на Руси ввел книжный знак — «экслибрис»…
Еще долго рассказывал Сергий о тех чудесах, которые сотворили в этих местах соловецкие монахи — простые русские мужики. И слушать его было Феофану интересно и почему-то горько.
А потом опять была белая высокая ночь, обвеенная прохладными морскими ветрами, опять дробилась на ребристой воде бухты Благополучия бесконечная лунная дорожка, опять горел костер.
— Представляете, — тихо, но возбужденно рассказывал Сергий, — здесь, на этих диких северных островах, более четырех веков жили три великих сестры: Гармония, Красота и Любовь к труду, к жизни. Руками простых русских людей в этом глухом холодном углу был зажжен огонь цивилизации, культуры. Погреться у этого огня приходили с разных концов России тысячи и тысячи простых людей и уносили к себе домой искры его тепла. Там от этих искр возгорались новые огоньки. Здесь бывали и удивлялись достижениям соловецких монахов Петр Первый, Ломоносов, Степан Разин, Римский-Корсаков, писатели — Пришвин, Максимов; художники — Нестеров, Рождественский. Животворящего тепла хватало на всех… Теперь он затоптан, этот костер, нами затоптан… Те сестры не живут больше тут. Душа в руинах не живет… — Сергий качал головой, покачивался сам, обхватив колени. — Зачем это сделали, не знаю… Сами себя губим, душу свою топчем… Варвары мы, честное слово…
Сергий говорил красиво, но не витийствовал, не религиозничал — Феофан это понимал и не перебивал. Сергий говорил правду.
На сердце Феофана лежала горькая, но возвышающая истома, она переполняла его, давила на плечи, сладко першила в горле. Он сегодня побывал в гостях у трех великих сестер, подышал с ними одним воздухом, прикоснулся к их трепетным ладоням.
5
С утра знакомый матросик обнадежил, сказал:
— Прогноз нормальный, если синоптики не врут на этот раз. Кэп дал команду в тринадцать ноль- ноль отчаливать.
Ветер как будто и в самом деле приутих, но не настолько, чтобы радоваться: дальние, лежащие в голомени за бухтой скалы осыпались рваной белой пеной, там вовсю гулял взводень. Но ничего не оставалось делать, надо было верить этим вечным путаникам — синоптикам, не всегда же они пальцем в небо да по принципу — о-бе-эс — «одна бабушка сказала».
Феофан первым делом купил билет до Архангельска Сергию. Тот пучил глаза, махал руками и отнекивался, но Феофан был тверд, знал — делает доброе дело, с размахом шутил:
— Да-a, че там, пошлешь ведь потом мне обратно, кровные мои, в непомерных трудах заработанные, куда денесся. Че тебе на паперти тут сидеть теперь с протянутой шляпой.
— Сестра должна выслать.
— Может, она замуж выходит, не до тебя ей…
В общем, купил билет и все.
Сергий, донельзя обрадованный, сразу побежал куда-то, в какой-то дом, где лежали его вещи, а Феофан направился туда, куда ему хотелось зайти еще раз. По дороге на Соборной площади увидел жиденькую цветастую кучу людей, сгрудившихся, слушающих кого-то.
«Экскурсия», — догадался Феофан и подошел.
Экскурсию вела маленькая, полненькая женщина, лет сорока, черненькая, волосы в кудряшках, носик остренький, очки… «Ну и страхолюдина, — подумал Феофан с полной, в общем, равнодушностью, — мымра». Вела она себя и свою экскурсию суконно, строго, как часто ведут себя некрасивые женщины, чтобы показать свою, никому не нужную независимость, рассказывала о соборном ансамбле. Пустые, скучные слова…
— Ладно, — вклинился в экскурсию Феофан, — скажите нам, как отапливались все эти хоромины?
Гид замялась, но ответила бойко, подготовленная мадам:
— Как обычно, печами голландского типа, как все такого рода постройки на Севере.
«Дурит народ! Голландского типа… — возмутился про себя Феофан. — Сама ты голландского типа!»
И уел экскурсовода громко, принародно:
— Весь этот, как вы говорите, ансамбль соборный отапливался от одной печки, которая располагалась под Успенской церковью, вон там. — Феофан был хорошо подготовлен Сергием. — Монахи это изобрели сами. В наше время эту систему сломали зачем-то. Вам бы это надо знать, как экскурсоводу.
Гид смешалась, открыла рот и замолчала на какое-то время. За всю ее экскурсоводческую биографию такой наглец среди туристов не попадался.
— Ладно, — примирительно сказал Феофан, — вопрос последний: сколько было колоколов в той вон колокольне и кто их отлил?
Экскурсовод напряглась, втянула короткую шейку в толстые плечики и стреляла на Феофана увеличенными в очках глазами — откровенной ненавистью. Ответа она не знала, но, умудренная опытом, вывернулась:
— Что же, пожалуйста, расскажите нам, это интересно.
— Товарищи, — обратился Феофан к публике, приободрившейся, явно заинтересовавшейся его персоной, — в монастырской звоннице было сорок колоколов, это очень много, и один звончее другого. А ведь медь да олово на самый крупный колокол послал лично Борис Годунов, царь то есть. Отлили его сами монахи и назвали «Борисович», по цареву имени. Весил он двадцать тонн, как царь-колокол московский. — Это Феофан маленько для красоты рассказа приврал. — Звонкий был, на все Белое море гудел.
— А куда делись колокола-то? — расспрашивала публика.
— Куда-куда, на нужды народного хозяйства, на оборону нашей страны. Переплавили их…
— И «Борисовича» переплавили?
— Нет, с «Борисовичем» у них промашка получилась. Погрузили его на баржу, только в море с Соловков вывезли, он проломил доски и ушел на дно… не дался «Борисович», лежит где-то…
Народ облегченно вздохнул: не дался «Борисович»!
Феофан пошел дальше.
Он нашел то, что искал, в самом дальнем углу, в полуподвале приземистого и мрачноватого двухэтажного здания, грязно-желтого, с выщербленными стенами. Здание похоже было на маленькую крепость, потому что имело двухметровые стены и глубокие узкие окна-бойницы. На толстенных полукруглых дверях висела табличка: «Реставрационные мастерские». Феофан толкнул дверь.
На верстаке сидел мужик с иссиня-черной бородой и в длинном, посыпанном стружкой халате. Посреди мастерской на низенькой табуретке сидел другой мужик, тоже в халате и с бородой (только посветлее), и тесал топором чурочку. Попадал он по ней не всегда, частенько промахивался, и топор втыкался в пол, мужик при этом ругался.
— Привет ударникам умственного труда, — провозгласил Феофан с порога.
— Не с этого начинаешь, — вяло ответил мужик с верстака и сильно икнул.
— Намек понял, исправлюсь, — пообещал Феофан и представился: — Павловский, корреспондент газеты «Северный комсомолец». — Вытащил блокнот из кармана.
Чернобородый чуть не сполз со своего сиденья, но быстро выправился, расхорохорился, забубнил:
— Комсомол — это хорошо… Готов я за им, задрав штаны, бежать, за комсомолом…
Светлобородый никак не прореагировал, только спросил:
