- Видел. Но вы не имеете права их расстрелять, они советские поданные, их может судить только наш, советский суд. Вы должны их немедленно выпустить, иначе я сейчас пойду в Союзную Контрольную Комиссию.
Это я говорю наобум. Я слышал, что такая комиссия есть, но где она, есть ли она в этом городе - не знаю.
- Выпустить, чтобы опять пошли грабить? Нет уж, увольте ! Я их выпущу прямо перед отправкой!
Меня интересует и то, как вели себя наши солдаты на занятой территории. Немецкие газеты были заполнены описанием ужасов, творимых русскими. Сёстры хозяина, у которого я работал, часто меня спрашивали:
- Скажи, Петер, правда ли, что русские насилуют немок? Неужели они такие жадные до женщин? У них своих женщин нет, что ли?
В глазах их читается не столько страх, сколько любопытство. Кто знает, может, эти старые девы в душе своей и желали, чтобы их лишил невинности какой-нибудь русский офицер. Я, конечно, с жаром объясняю, что все это - вранье, блеф, не может быть, что в Советской Армии - дисциплина и т.д. Позже, слушая откровенные рассказы танкистов, с которыми я уезжал из Германии, убедился, что газетные статьи, хотя и преувеличивали (по части убийств), но в основном правдиво отражали действительность.
После занятия населенного пункта обычно начинается поиск женщин. Находят их или в подвале или в сарае. Коротко командуют 'Комм!' и ведут в комнаты. Возраст не разбирают. Женщины только беспрерывно повторяют : 'Русс, нихт пук-пук!» (не стреляй).
Саша рассказал, как однажды в поисках женщин он обшарил весь дом сверху донизу и, наконец, на чердаке, в бельевой корзине нашел девочку лет 4-5 и исполнил свое желание. Саша, такой милый, простой парнишка. Почти мальчишка. Недавно лётчики отняли у него пистолет, и «своим», танкистам, пришлось заступиться.
С приходом комендатуры положение несколько стабилизировалось: все женщины населенного пункта под вечер собираются в комендатуре и там ночуют.
Свои
Колонна тронулась. Последняя ночевка в американской зоне, завтра пересечем демаркационную линию. Сшили советский флаг с серпом и молотом серпом и молотом, настроение у всех приподнятое, волнуемся. Ведь сегодня будем среди своих. Ждали этого почти четыре года. Только мне что-то невесело. Чем дальше от Гертруды, тем ярче, отчетливее представляю ее. Миша - севастополец замечает, что я сам не свой.
- Ты о чем все думаешь, Петя? Ходишь, как в воду опущенный.
- Знаешь, я все думаю - а не вернуться ли мне обратно к ней?
- Ну и чудак ты! Смотри, с ума не сходи. Да ты оглянись кругом, сколько красивых девчат. А в России их сколько? Брось ты о своей немке думать. Нам нужно о будущем думать, как дальше жить, а не о прошлом. Прошлое быльем поросло.
Вот-вот должна быть демаркационная линия, смотрим во все глаза, интересно, какая же она, эта линия? Едем полем, на нашей передней машине развивается большой советский флаг, на душе радостно, приподнято. Вот показалось какое-то селение, у входа в него по обочинам дороги стоят два советских автоматчика. Въезжаем в селение, и колонна останавливается. Вот и все. Мы в советской зоне, никакой 'линии', оказывается, нет, два молоденьких автоматчика - вот и вся демаркационная линия. Тихо сидим на машинах, чего-то ждем. Никто нами не интересуется, редкие военные равнодушно проходят мимо. С интересом смотрим на новую военную форму, погоны, ордена - ничего этого мы еще не видели. Вот из домика напротив вышли два офицера. Один из них мельком посмотрел в нашу сторону, сплюнул и процедил сквозь зубы:
- Ишь, морды отъели на немецких хлебах. Поручики зас.ые припожаловали. Мало их я перестрелял на фронте!
- Ничего, они свое получат, - ответил другой. И оба медленно зашагали вдоль улицы.
Мы молча переглянулись. Вот это да! Вот это встреча! Парень, державший флаг, сначала как-то машинально опустил его. А потом бросил в кузов. Все подавленно молчим.
Колонна тронулась дальше, пересекла деревню и остановилась у железнодорожного полотна. Садиться в эшелон не спеша, забираемся на пригорок, наблюдаем. Неожиданно в эшелоне поднялся переполох. Все дико заорали, замахали руками, сгрудились на одной из платформ, мелькают только полосатые концлагерные балахоны. Вот один из них вырвался, спрыгнул с платформы и пустился наутек вдоль эшелона по берегу Дуная. За ним погнались человек сто , все в одинаковой полосатой одежде. Нам с пригорка хорошо видны все перипетии этой погони. Беглец, видать, сильный, расстояние между ним и преследующими все увеличивается. Но преследователи не оставляют погони, видимо, причины для нее основательные. Позднее мы узнали, что сидящие на платформе узники обнаружили бывшего капо в Дахау, и теперь гонятся за ним, чтобы убить.
Погоня, между тем, продолжается. Беглец, конечно, понимает, что с ним будет, если поймают. На карту поставлена жизнь, поэтому старается из последних сил. Вот он свернул направо, исчез в кустах, выскочил по ту сторону, бросился в Дунай и поплыл. Дунай здесь не широкий, здоровому человеку переплыть ничего не стоит. Сил у преследователей на продолжение погони больше не осталось. Несколько человек поплыли, но вскоре возвратились. Остальные, крича и размахивая руками, тоже вернулись.
Домой!
Едем вдоль берега Дуная с частыми и долгими остановками. Дня через два или три рядом с нами остановился эшелон с танкистами. Они веселые, один из них тащит аккордеон, старается подобрать мелодию, все поют.
Я подошел, взял аккордеон и заиграл саратовские переборы. Вмиг все преобразилось: около нас кто запел, кто пустился в пляс. Танкисты предлагают мне перейти в их эшелон. Они тоже едут на восток, домой. С ними быстрее, сытнее, удобнее. И - веселее!
