выстиранные белые платы. Солнце ровно и мощно освещает зимний лес. На опушке леса, на пне сидит Богородица. Тусклая медь нимба над Ея головой горит углем, вынутым из печи. Она сидит и прядет на старой болгарской прялке-крестовине овечью шерсть. Богородица одета в темно-синий сарафан. Крупные пуговицы на сарафане в виде ромашек: сердцевина янтарная, перламутровые лепестки. Она прядет желтую шерсть, и наматываются на крестовину теплые шерстяные витки. Со стороны краснолесья, от гудящих сосен к Ней по снегу медленно, беззвучно идет Архангел. Он ступает широко и нежно, ставя на снег ногу осторожно, и снег тает и течет ручьями под горячей стопой. На снегу остаются темные следы. Они полны, как чаши, талой водою. Архангел подходит ближе, ближе. Богородица его не видит. Не слышит: так тихо он дышит. Так тихо, широко раскинул он многоперые, могучие, в размах сосновой кроны, крылья. Она все прядет, и быстро вертится в узких розовых пальцах деревянная крестовина, и мотает желтую грязную шерсть бесконечное Время. Наледь хрустнула под Архангельской ногой. Она обернулась. – Ах! – говорит Она тихо и нежно. – Как ты светел, Небесный!
Архангел протянул Ей подснежник. – Разве уже весна? – удивилась Богородица, взяла цветок осторожно и подняла на Архангела морозные, светло-синие, ярко-ледяные, чистые зимние глаза. – Разве уже подснежники расцвели на проталинах?
Архангел улыбается, и нежный рот его плывет талой, текучей водой. Березы шумят над его головой. Русые кудри пропитаны ледяным ветром. – Да, уже весна! – говорит он и глядит, как Богородица склоняет лицо к цветку и вдыхает запах, и целует лепестки. – Весна наступила!
– А снег – почему?..
Отсвет медного старого нимба на детских, прозрачных лепестках. Архангел становится перед Богородицей на колени в снег. – Ты – Северная Богородица! – Слова излетают, как птицы весенние, из его рта. – Ты – Царица Белого моря и Карского! Лесов Двинских и Архангельских! Песков и льдов белых, серебряных! Княжества Твои медвежьи, угодья заячьи! Шубы Твои, Царица, – беличьи и росомашьи… поляны Твои оленьи, морошковые…
– Что же это на главе Моей? – Она поднимает белые, розовые юные руки и осторожно ощупывает голову.
– А это корона Твоя Царская на главе Твоей! Это золото Твоих рек северных, это серебро ручьев Твоих, под тонким льдом гремящих… Аквамарины озер Твоих лесных, изумруды еловых копей твоих грибных! Сапфиры, острые сколы торосов Твоих соленых, морских… сапфиры и цитрины… Драгоценной короной увенчал Тебя Господь, возлюбивший Тебя! Сына родишь Ты от Господа! Слышишь, Мария?!
И упала деревянная древняя прялка из рук Богородицы в сугроб. И повалилась Она с пенька – да на колени в снег! Прижала руки к груди! Заблестели слезы в очах Ея! И выдохнула Она в морозный, в солнечный ветер: – Се, раба Твоя, Господи!.. да будет Мне по слову Твоему…
И встал Архангел с колен. И простер над Богородицей руку свою. И сильнее зашумел ветер в верхушках краснотелых сосен, и радостно запели сосны Богородице гулкую, праздничную песню свою! А подснежник в руках Ея поднял белую, пушистую голову, тонко, всеми прозрачными тайными лепестками, зазвенел на ветру. И вышли из леса на опушку заяц-беляк, черный огромный, как корабль, медведь, волк со шкурой серо-пестрой, со вздыбленным загривком, лось с рогами чугунными, олень с рогами воздушными; а еще выкатилась лиса огнехвостая, выскочил еж, все иглы встопорщил радостно, вылетели сороки да вороны, соколы да орлы над соснами взлетели! И все они Архангела и Богородицу обступили. И все Ей хвалу запели: – Радуйся, Благодатная, Матерь не только Бога и людей, но и всякой твари живой Навечная Царица и Владычица!
И улыбнулась Мария: Ея лес хвалу Ей запел! Рычал, клекотал, мычал, выл, клювами цокал, гудел и вопил! – Милые звери, родные, – Богородица тихо сказала, – вот вы Мне песню поете; а люди, люди Мои споют ли Мне песню?
Обернулась – лишь дым сизый, сапфирный, от крыльев Архангела в воздухе зимнем. Лишь дым голубой. Да подснежник в дрожащих руках. Да прялка, крестом воткнутая в подтаявший снег. НЕМОЙ СЫН. СЕРАФИМ Все в Василе было для меня старое и живое, пережившее великие века крови и скорби. Старая щеколда. На нее закрывались бабки, деды, а то и прадеды наши. Старый колодезь. Кто его копал? Кто воду под землей искал? Кто сруб колодезный рубил? Кто – ледяной водой – горло, сердце обжигал… Старый сундук. Иулиания держала в нем простыни. Сундук стоял в летней комнате; в ней печи не было, и зимой, когда Иулиания вынимала чистые простыни из сундука, они пахли сугробом, Рождеством и Масленицей, хрустким ледком на лужах, синей метелью и святой Крещенской водой.
