стало стыдно. Он даже пожалел, что так взъелся, но что поделаешь, слово не воробей…
Дальше они шли молча. Профессор вытащил было блокнот и попытался сделать запись, но ничего не вышло. Он спрятал блокнот и умоляюще посмотрел на Прохора, но тот не остановился, а шел и шел вперед.
Прохор думал в это время про Пэт и Кроху, про Профессора, который так и не понял, что все уже кончилось и пора вспомнить, как добывается мясо, и учиться выживать, не тратя драгоценного времени на чепуху. Потому что вся эта наука хороша, когда полон желудок, много денег и из родных никто не болеет. Вот тогда можно заняться наукой и выяснить, отчего на жареном мясе образуется корочка.
Но времена изобилия кончились. Профессор, выходит, этого не понимает. Ладно, что Прохор заботится о нем. А случись какая беда, что Профессору останется делать? Помирать? И лучше бы на него не отвлекаться, не тратить силы.
А еще он думал, что все беды произошли от людей, которым сытно и хорошо жилось. Еще бы не хорошо. Получил приказ и знай себе выполняй. И конечно же, им не хотелось терять эту хорошую жизнь. Чего ради? Еще работать придется!
А нужны они были только тогда, когда государству (неважно какому), угрожала опасность вторжения. А как только опасности не было, они вроде бы и не у дела, вроде и ни к чему. Получается, для того чтобы им постоянно жить хорошо, нужна угроза. А если ее нет, то надо придумать. И они старались. А когда спохватились — оказалось поздно.
И неважно, кто первым начал и что было причиной. Важно теперь любой ценой выжить, но тут уж кому как повезет…
Так они и дошли до дома. Профессор прошмыгнул в дверь, а Прохор задержался. Из стены соседнего дома торчал человеческий нос. Подумав некоторое время, Прохор сообразил, чей, и тут Март, наконец, весь появился.
Прохор плюнул в тоске и взялся за ручку двери,
— Погоди, — крикнул Март, и Прохор замер. — Погоди, не уходи, дело есть. Я хочу сказать дело… Я хочу сказать тебе, что ты заблуждаешься. Пойми — это страшно. Это… Я теперь могу получить все, что пожелаю. Да дело не в том. Главное, что теперь мне не страшно. Очень здорово, когда тебе не страшно. Оказывается, я всю жизнь искал такое место. Погоди, не уходи… Хорошо, я трус. Но ты! Ты еще хуже, ты губишь Кроху и Пэт. Они умрут, и кто будет в этом виноват? А откуда ты знаешь, что все должно быть именно так? Может быть, мир призраков — шаг вперед, следующая ступень цивилизации! Откуда ты…
Прохор зашел в дом и тщательно запер входную дверь на засов.
На секунду лицо Марта появилось из ближайшей стены, исказилось гримасой то ли боли, то ли гнева и пропало.
Проходя мимо комнаты Торгаша, Прохор подумал, что и с ним что–то нечисто. Кто знает, может, Торгаш уже переметнулся к призракам, как, например, Март? Да нет, пожалуй, нет. Если в том мире каждый может получить все, что пожелает, что там делать Торгашу?
Пэт смазывала Кроху подсолнечным маслом. Он сидел на табурете совершенно голый, и хорошо было видно, что все его тело расцвечено какими–то странными разводами. Во многих местах кожа полопалась и отстала, повисая сухими лоскутками. Пэт смазывала эти места очень осторожно, поминутно поглаживая Кроху по голове и все время приговаривая что–нибудь ласковое. Когда Прохор вошел, она даже постаралась улыбнуться, но это у нее получилось настолько жалко и неестественно, что Прохор аж скрипнул зубами.
Пока Пэт одевала Кроху, он вынул из кармана пять яиц, найденных на берегу озера призраков и соорудил яичницу. И тут Пэт улыбнулась по–настоящему. Но все равно потом, когда они поели, она тихо– тихо, тоненьким–тоненьким голоском попросила:
— Прохор, ну, Прохор, может еще денек?.. Может, все еще повернется, чего не бывает? А? Прохор, ведь страшно же, давай еще подождем, а? Один день, один маленький денечек? Если лучше не станет, тогда… А, Прохор?
Прохор, который рассказывал Крохе, как весело стулья, шкафы, кушетки и прочая мебель прыгали в озеро призраков, сразу помрачнел, задумался, а потом сказал:
— Нет, Пэт. Нет, и не проси. А если будет поздно? Вдруг не успеем? Сама знаешь, как при чернавке, — скрутит и даже до озера донести не успеем. Нет, уже тянуть нельзя.
Пэт больше ничего не сказала, а стала готовиться ко сну. Они легли молча, словно чужие.
А Кроха уснул безмятежно и тихо, он еще не научился думать о завтрашнем дне, который казался такой невообразимой далью, что о ней и загадывать–то не стоило.
Прохор еще долго ворочался, но все же уснул.
Он проснулся, потому что понял: Пэт не спит. Провел рукой по ее щеке, ощутив нежный пушок и влажную полоску, начинавшуюся от глаза и сбегавшую ко рту. Задыхаясь от нежности и любви, он прижал ее к себе. Пэт заплакала, не таясь, и ему пришлось долго, бесконечно долго ее успокаивать и шептать нежные слова.
Оно только так называлось — озером. На самом деле это был пруд метров тридцати в диаметре.
Зеленый туман закрывал всю его середину. Словно гигантские летучие змеи, парили птеродактили, лишь иногда начиная суматошно бить по воздуху крыльями, чтобы набрать потерянную высоту.
По берегу ходили кучки призраков. Прохору показалось, что невдалеке мелькнул Март, но это уже не имело значения.
Кроха сидел на руках Пэт и с любопытством таращил свои круглые глазенки. Лоскуток кожи у него на щеке оторвался окончательно и теперь на этом месте чернел квадрат.
Увидев их, призраки оживились и стали протискиваться поближе. Один оценивающе оглядел Пэт и сказал, что девочка ничего, он бы с удовольствием с ней познакомился, а остальные — идиоты — заржали.
Прохору захотелось врезать нахалу, но он стиснул зубы и прошел мимо. На душе было пакостно.
Хотелось сначала посидеть на берегу озера и попрощаться, но дураки–призраки все испортили. А Пэт вертела головой из стороны в сторону, как будто кого–то искала, и Прохор догадался, что она ищет Марта. Он, конечно, трус и слабак, но когда–то был свой, все не в чужие руки отдавать. Март не показывался, и Пэт попробовала объяснить кому–то из призраков, что ребенка надо кормить, одевать и вовремя укладывать спать. Тот, конечно, развеселился, а Пэт заплакала, и Прохор понял, что надо действовать как можно быстрее, пока не поздно.
— Ладно, давай, — раздраженно сказал он, хорошо понимая, что все следовало бы сделать по– другому. Но остановиться уже не мог.
Пэт поставила Кроху на песок, стала его гладить и целовать, никак не хотела отпускать.
В голове у Прохора был туман. Он видел только регочущие физиономии призраков и, окончательно теряя над собой контроль, вырвал Кроху из рук Пэт. Легонько подталкивая в сторону воды, сказал:
— Вот, сынок, дорогой, ты иди, искупайся. И все у тебя пройдет, ничего болеть не будет, а мы тебя здесь подождем. Ты ведь у нас большой, сам можешь купаться. Иди! Ну, иди же!
И Кроха пошел, неуклюже перебирая толстенькими ножками. Он быстро погрузился в воду по шею, но дальше не захотел. Обернувшись, крикнул: «Мама!» — и Пэт, которая плакала, привалившись к плечу Прохора, вдруг рванулась и бросилась вслед за ним.
— Куда? — крикнул Прохор. — Стой! Куда! С ума сошла! Дура, вернись!
Но было поздно. Пэт схватила Кроху, обернулась к берегу… И всего–то сделала шаг в сторону, но этого оказалось достаточно. Очевидно, там была яма, потому что Пэт неожиданно исчезла под водой и больше не появлялась.
Наверное, надо было броситься за ними, но он непонятно почему остался. И только некоторое время спустя, когда бродил вокруг озера, понял, что осталось за ним одно дело, которое он должен — кровь из носу сделать.
Через четыре часа из озера появились два новых призрака. Прохор зачем–то преградил им дорогу, на секунду окунувшись в прохладную темноту, когда они молча прошли сквозь него, направляясь к ближайшей группе призраков. Там их ждали, и какой–то тип вдруг обнял Пэт, и она не возмутилась, а томно привалилась к его плечу. Призрак что–то сказал, и все засмеялись. А Кроха шмыгнул в кучку таких же, как он, детей–призраков, и тогда Прохор понял, что надо уходить.
