— Да не, в самый раз.
— Мне объективно писать особо не о чем.
— А все твои чемпионаты?
— Ну, во-первых, их не так много у меня было — я имею в виду, действительно серьезных. А во- вторых, на книгу все равно не хватит. Ты книги вообще читаешь?
— Обижаешь, — буркнул Вадим. — Думаешь, я за компом только в игрушки играю?
— Ну, вот. Почитай каких-нибудь современных авторов, особенно молодых. Все пишут про себя. А конкретно, кто как с кем бухал и кто как с кем спал. Тухлятина.
— Я вот вообще никогда ни с кем не спал, — угрюмо сказал Вадим.
— Про тебя сейчас никто не говорит, — отрезал Максим. Мельников виновато притих.
— Макс, — сказал он немного погодя.
— Чего?
— Ты считаешь, что я унылое говно?
— Я ничего не считаю, я не математик. Меня ведь тоже когда-то так называли — словом на букву «г».
— В школе?
— Угу. Да как только не называли.
— Ну, меня тоже травили. Весь класс.
— Это совершенно нормальное явление. По-научному называется буллинг. Я как-то читал, что травле подвергается каждый пятый школьник. Можешь себе представить?
— И кто это подсчитал? — усмехнулся Вадим. — Британские ученые?
— Не знаю, но этой цифре я почему-то верю. Все как в жизни. Пока тебя все опускают, думаешь, что ты один на свете такой уникальный, незаслуженно оплеванный и никем не понятый. А потом бац! — и оказывается, что ты всего лишь один из двадцати процентов. То есть под некую норму подпадаешь. А потом идешь мимо школы, видишь, как в школьном дворе семеро одного пинают, — и ведь нисколько не жалко! Эти, опущенцы, — такие ничтожества. Я вот сам, когда еще учился, мечтал всех одноклассников убить. Просто желал им смерти. Ежедневно выдумывал разные казни. А сейчас думаю: а ведь реально было бы лучше расстрелять не мучителей, а всех изгоев. Ну, или не расстрелять, а сослать куда-нибудь, перевести в отдельную школу.
— Я классе в седьмом сочинял длинную историю. Про спецотряд, который создавали как раз из таких подростков — они у меня назывались «нулями». Отряд для особых операций. Потому что такие ребята уж точно никого не будут жалеть…
— Ага, а сам ты, конечно, был командиром отряда «нулей», а все «нули», конечно, дружили друг с другом и т. д. Хе! Туфта это. По буквам: Тэ У Фэ Тэ А. «Нули» эти — кстати, отличное название, — они злопамятные. Им обязательно надо вот эту боль, которую им подарили, — вернуть. И даже неважно кому. Был такой эксперимент, еще в советское время: со всех зон взяли всех «петухов» и согнали в отдельную зону. Думаешь, они там стали жить и работать в мире и согласии? Хрена. Стали формировать внутри своей касты опущенных касту еще более опущенных. И так зверствовали, как никто до них не зверствовал. Те, кто выжил, потом почли за счастье вернуться обратно. Так что эти «нули», они бы сами друг друга перестреляли. Если хочешь — сочини об этом историю. Ты пишешь что-нибудь?
— Так… — неохотно признался Вадим. — В ЖЖ.
— У тебя есть ЖЖ? У меня тоже — правда, я туда уже полгода не залезал. Как твой называется?
— «Мистериоззо». С двумя «з».
— Как-нибудь загляну.
— Не обязательно.
— Обязательно. Я уже все решил… — Максим вспомнил о теме разговора и вернулся к ней: — Об этих детишках, которых в школе обижают, очень любят писать и фильмы снимать. Ну, то же «Чучело» или «Класс» — хороший фильм, недавно в Эстонии сняли. И обязательно с таким подтекстом: вы только посмотрите, что эти изверги делают. И это, конечно, правильно. А вот что с этими «нулями» потом происходит? Вот как-то раз читал биографию какого-то актера, голливудского, якобы в школе его все обижали, а попал в колледж, и все девчонки за ним начали бегать, потому что он был весь такой замкнутый и таинственный. Это такая туфта, что даже смешно говорить. Я вот вступительные экзамены сдал, переехал в другой город, получил место в общаге — думал, все. Начнется новая жизнь.
Ну, в какой-то степени она началась. Но не сразу. Я никак не мог понять, что у меня больше нет врагов. Ни с кем не разговаривал, если со мной пытались заговорить — огрызался… короче, вел себя точно, как ты сейчас, только еще хуже. И что самое обидное, я же поступал на психолога, а на этом отделении одни девчонки. Вот в нашей группе было двое парней, включая меня, и тринадцать девок. Вот ты не поверишь, я искренне думал, что не пройдет и недели, как кто-нибудь из девчонок будет строить мне глазки или посылать записочки… Ничего подобного, конечно, не произошло. Уже потом, совсем потом, я узнал, что девки меня попросту боялись. Да и не до меня им было. В семнадцать лет обычная девушка уже имеет колоссальный опыт личной жизни и может себе позволить выбирать кавалеров. Шестнадцати- семнадцатилетние девчонки — это ж самый ходовой товар, и они этим пользуются. А мне просто нечем было их заинтересовать. И я не понимал их. Я не понимал, что происходит вокруг меня. Девчонки постоянно говорили при мне о делах на любовном фронте: кто с кем познакомился, кто их бросил, кого они бросили. А я думал совсем о другом. У меня была паранойя. Мне казалось, что кто-нибудь из моих бывших одноклас-сников приедет сюда специально, чтобы публично меня опозорить, рассказать всем, какое я ничтожество. Мне все время казалось, что я не так одет, что надо мной все смеются, что у меня просто на лбу написано — «Я урод» — и все это видят.
— А на самом деле всем было пофиг.
— Точно, Вадик. Не то что совсем, но, в общем, да. Но особенно меня убивал мой сотоварищ, Ваня Орешкин, второй парень из двух в нашей группе. Я смотрел на него и видел, что он точно такой же «нуль», как я. Такая же мягкотелая тряпка, и даже хуже. Но почему-то девчонки с ним общались как с нормальным, и смеялись над его шутками, и не обижались, когда он их щипал… Короче, я быстро плюнул на все это дело — на девок, да и на учебу тоже — и стал заниматься тем, что у меня получается лучше всего.
— Играть?
— Да. Не прошло и года, как я оттуда вылетел. Первую сессию кое-как сдал, а вторая все решила.
— Жалеешь?
— Нет. Чему бы они меня научили такому, чего я не знаю. Но с другой стороны, когда я был студентом, моя жизнь имела смысл, цель — как-то так. Я мог как угодно пинать балду, но спросят меня: чем ты занимаешься? А я с гордостью отвечаю: учусь в вузе. А сейчас — что я делаю, для чего, кому это надо? Не знаю и знать не хочу.
— А потом что было?
— А потом. Потом я вернулся к родителям. Пытался где-то работать, перепробовал кучу всего… Смотрел, как пьянствует папаня, как маманя спивается… Тебе интересна моя биография?
— Да.
— Прости, я больше не хочу разговаривать на эту тему. Настроение пропало.
— А, — мрачно сказал Мельников. — Ну, гут. А можно один вопрос?
— Ну?
— Твои одноклассники знают о твоих успехах?
— Одноклассники — вряд ли, хотя может быть. Вот в администрации города точно знают. Для них это большая честь: из такого занюханного городишка паренек — и на всемирном чемпионате золото взял! А уж по чему именно чемпионат — по шашкам ли, по домино, по компьютерным играм или по «кто громче пернет», — дело десятое. Они из меня еще национального героя сделают. Мне одна мамина знакомая, алкашка, звонила как-то раз, говорила, что якобы хотят в честь меня сделать памятную табличку и повесить на стену школы. И будто бы даже эскиз видела. Брешет, скорее всего, с ней по пьяни бывает. Но если правда, если я только узнаю, что действительно повесили, — лично приеду, возьму молоток и раздолбаю эту табличку к чертям собачьим.
— Я б тоже так сделал, — угрюмо одобрил Мельников.
Максим помолчал.
