два высших образования (окончил физико-математический факультет Ростовского университета и Московский институт истории, философии и литературы — заочно). Такой человек вполне мог бы принять участие в подобных изысканиях. Об этом в адрес Берия и улетело мое послание» (34).
В этом свидетельстве много странного: во-первых, что В. Л. Власов, случайный знакомый А. И. Солженицына, знал о нем как о физике или математике, во-вторых, трудно поверить в то, что он мог вступиться за малознакомого ему репрессированного человека, а в-третьих, откуда ему было известно, что существовавший советский атомный проект курировал Л. П. Берия, в «избирательной речи» которого, кстати, на эту тему не было ни слова (35).
Между тем, если верить Александру Исаевичу, история с анкетой имела продолжение. «Моя лагерная жизнь, — пишет он, — перевернулась в тот день, когда я со своими скрюченными пальцами (от хватки инструмента они у меня перестали разгибаться) жался на разводе в плотницкой бригаде, а нарядчик отвел меня от развода и со внезапным уважением сказал: „Ты знаешь, по распоряжению министра внутренних дел…“» (36).
Это произошло 18 июля 1946 г., когда с Калужской заставы А. И. Солженицына снова перевели в Бутырку[6] (37). Здесь он, по его собственному свидетельству оказался, в камере № 75 (38). Однако сидевший вместе с ним Виктор Коган утверждал, что их камера имела номер № 71 (39). Не исключено, правда, что за время этого пребывания в Бутырке Александр Исаевич побывал не в одной камере.
Перечисляя своих сокамерников, он пишет: «Николай Андреевич Семенов, один из создателей ДнепроГЭСа. Его друг по плену инженер Федор Федорович Карпов. Язвительный находчивый Виктор Коган, физик. Консерваторец Володя Клемпнер, композитор. Дровосек и охотник из вятских лесов, дремучий как лесное озеро. Эн-те-эсовец из Европы Евгений Иванович Дивнич» (40). Но самой яркой фигурой был Николай Васильевич Тимофеев-Ресовский (41). Известный русский биолог-генетик, он долгое время работал в Германии, стал невозвращенцем, принял участие в германском атомном проекте. После разгрома фашистской Германии был арестован и брошен в лагерь, но там разыскан и доставлен в Москву. Летом 1946 г. он ожидал здесь отправки на Урал, где должен был возглавить биологическую лабораторию, связанную с советским атомным проектом (42).
Получается, что «рекомендованный» Л. П. Берии «ядерный физик» «случайно» оказался в одной камере с человеком, которому предстояло в самое ближайшее время подключиться к участию в создании советской атомной бомбы.
Обращает на себя внимание и другое. По свидетельству А. И. Солженицына, Н. В. Тимофеев-Ресовский организовал в камере своеобразный семинар по обмену научными знаниями и профессиональным опытом (43). Поэтому, когда появился Александр Исаевич, ему тоже было предложено провести беседу. Виктору Когану запомнилась, что будущий писатель познакомил их с техникой звуковой артиллерийской разведки (44). А. И. Солженицын утверждает, что темой его выступления был рассказ об одной только что вышедшей книге.
«Тут я вспомнил, — пишет он, — что недавно в лагере была у меня две ночи принесенная с воли книга — официальный отчет военного министерства США о первой атомной бомбе. Книга вышла этой весной. Никто в камере ее еще не видел» (45).
Речь идет о книге Г. Д. Смита «Атомная энергия для военных целей. Официальный отчет о разработке атомной бомбы под наблюдением правительства США». Она увидела свет в Соединенных Штатах Америки 12 августа 1945 г. (46), почти сразу же была переведена на русский язык, 10 ноября сдана в набор и 30 января 1946 г. подписана к печати (47). Правда, объявление о ее выходе в свет появилось в «Книжной летописи» только осенью 1946 г. (48). Если верить Н. А. Решетовской, услышав об этой книге, она одной из первых взяла ее на абонементе библиотеки МГУ и передала мужу в лагерь на Калужской заставе (49). Обратите внимание: обыкновенный заключенный, каким, являлся А. И. Солженицын, сумел познакомиться с книгой Г. Д. Смита раньше, чем о ней узнал отправляемый для участия в советском атомном проекте Н. В. Тимофеев-Рессовский.
Складывается впечатление, что летом 1946 г. А. И. Солженицын оказался в одной камере с ним не случайно. Однако около 27 сентября несостоявшийся «ядерный физик» был отправлен не на Урал вместе с Н. В. Тимофеевым-Ресовским, а в Рыбинск (50).
В Рыбинске находилось отделение знаменитой авиационной туполевской «шарашки» (1). Здесь А. И. Солженицын пробыл менее полугода и, как утверждала Н. А. Решетовская, использовался «по специальности — математиком» (2). 21 февраля 1947 г. Александра Исаевича вернули в Москву (3). До столицы он снова добирался в плацкартном вагоне в сопровождении спецконвоя. Оказавшись в Бутырской тюрьме, на этот раз он провел в ней не более месяца (4).
«В марте 1947 г., — писала Наталья Алексеевна, — Саню переводят в Загорск» (5). В Загорске тоже находилась «шарашка». В ней А. И. Солженицын пробыл около трех месяцев. За это время он успел побывать и математиком, и в библиотекарем, и переводчиком, и даже экспертом по научно-техническим изобретениям (6). Для человека, который плохо знал иностранный язык и вообще не имел научно- технического опыта, это по меньшей мере странно.
Летом 1947 г. в очередной раз спецконвой доставил А. И. Солженицына в Москву (7). «Находясь в московской тюрьме для военных на Матровской Тишине в июне 1947 года, — читаем мы в книге Б. А. Викторова, — Солженицын написал на имя Генерального прокурора жалобу-заявление». Признавая в этой жалобе, что «в переписке с Виткевичем и при встречах с ним допускал неправильное толкование по отдельным теоретическим вопросам и неправильно критиковал отдельных писателей и наши литературные издательства», соглашаясь с тем, что в стремлении «поскорее иметь свои собственные оригинальные суждения», «впал в горькое и тяжкое заблуждение» (8), А. И. Солженицын обращал внимание прокуратуры на свои боевые заслуги (9) и ставил под сомнение наличие в своих действиях «контрреволюционного умысла» (10). «…что это не так, — писал Александр Исаевич, — свидетельствуют
В книге Б. А. Викторова на этом изложение жалобы А. И. Солженицына обрывается. К. А. Столяров далее приводит следующие слова: «Но если допустить, что меня в какой-то мере можно считать виновным по ст.58 п.10, если все мои ошибки считать преступлением по ст.58 п.10, то обвинение по пункту
Ответа на свою жалобу А. И. Солженицын на Матросской Тишине не дождался, вскоре его отправили в новую «шарашку», которая именно в это время была переведена из Ногинска в Марфино (тогдашнее предместье Москвы, современное Останкино) и здесь размещена в здании бывшей духовной семинарии: «по-ихнему „объект № 8“ или „спецтюрьма № 16“». Так 9 июля А. И. Солженицын снова оказался в столице[7] (13).
На сегодняшний день известно более трех десятков заключенных, которые в 1947–1950 гг. находились в Марфино (14). Среди тех, с кем А. И. Солженицын сошелся наиболее близко прежде всего следует назвать Сергея Михайловича Ивашева–Мусатова, Льва Зиновьевича Копелева и Дмитрия Михайловича Панина.
Л. З. Копелев родился в Киеве в 1912 г., учился сначала на философском факультете Харьковского университета, затем на германском факультете МГПИИЯ, после окончания которого в 1935 г. преподавал в МИФЛИ. С начала войны находился на фронте и вел пропагандистскую работу среди немецких солдат, в 1945 г. был арестован (16).
Д. М. Панин родился в 1911 г. в Москве, происходил из дворянской фамилии, был сыном присяжного поверенного, закончил Московский институт химического машиностроения, затем — аспирантуру, в 1940 г. его арестовали и по статье 58–10 приговорили к 5 годам заключения, а в 1943 г. по новому обвинению — к 10 годам (17).
Из числа тех, с кем еще Александр Исаевич познакомился в Марфино, следует назвать Игоря Александровича Кривошеина (1899, Петербург — 1987, Париж), отец которого Александр Васильевич
