Солженицын. Прощание с мифом

следовательно, он знал их адрес, а они его нет, — первым должен был написать А. И. Солженицын. Однако, насколько известно, находясь в Экибастузе, ни с Н. Д. Виткевичем, ни с Л. З. Копелевым он не переписывался (18). Что же касается Н. А. Решетовской, то она получила из Экибастуза всего шесть писем: одно в 1950 г., два в 1951, два в 1952 г. и одно в 1953 г. Это было связано не только с теми порядками, которые существовали в лагере, но и с тем, что в 1952 г. Наталья Алексеевна вступила в Рязани в гражданский брак с Владимиром Сергеевичем Сомовым (19).

Летом 1951 г. в лагерь прибыло около двух тысяч бандеровцев, общая численность заключенных достигла пяти тысяч. По свидетельству А. И. Солженицына, сразу же после этого началась охота за осведомителями, по лагерю прокатилась волна убийств (20).

«На пять тысяч человек было убито с дюжину — читаем мы в «Архипелаге», — но с каждым ударом ножа отваливались и отваливались щупальцы, облепившие, оплетшие нас. Удивительный повеял воздух! Внешне мы, как будто, по-прежнему были арестанты и в лагерной зоне, на самом деле мы стали свободны — свободны, потому что впервые за всю нашу жизнь, сколько мы ее помнили, мы стали открыто, вслух говорить, все, что думаем!.. А стукачи — не стучали… До тех пор оперчасть кого угодно могла оставить днем в зоне, часами беседовать с ним — получать ли доносы? давать ли новые задания?.. Теперь если оперчекисты и велели кому-нибудь остаться от развода, — он не оставался!» (21).

Откуда зэка[10] А. И. Солженицын мог знать, как вели себя те, кого оставлял в лагере «кум», и, тем более, что стукачи перестали стучать? Или приведенное свидетельство — это авторская фантазия, или же следует признать, что Александр Исаевич опирался на откровения лагерного «кума».

К концу декабря Степлаг был разделен высоким, четырехметровым забором на две зоны, после чего в воскресенье, 6 января 1952 г., началась пересортировка заключенных. В одной зоне было оставлено около двух тысяч украинцев, в другую переведены остальные, среди них и Александр Исаевич. В этой второй зоне находился БУР. Сюда стали переводить бандеровцев, подозревавшихся в убийствах. По свидетельству А. И. Солженицына, для получения необходимых сведений их избивали, крики избиваемых разносились по лагерю и способствовали электризации настроений среди заключенных (22).

В таких условиях вечером 22 января было совершено нападение на БУР. В ответ заговорили пулеметы. В зону вошли автоматчики и стали загонять заключенных в бараки. Все, кто не успел попасть в бараки до их закрытия, были арестованы как участники беспорядков. В это время Александр Исаевич и возглавляемая им бригада находились в столовой и участия в волнении не принимали (23).

Давая хронику тех событий, А. И. Солженицын пишет: «Стрельба охраны по безоружному лагерю и избиение беззащитных 22 января 1952 г… 23 января — частично начали забастовку те бараки, где есть убитые». В этот день на работу вышла только бригада А. И. Солженинцына, которая трудилась в механических мастерских. На следующий день она тоже осталась в бараке, в результате чего забастовка стала всеобщей. «24-25-26 января — продолжает Александр Исаевич, — три дня голодовки–забастовки всего лагпункта. 27-го — мнится победа, администрация заявляет, что требования будут выполнены. 28-го — опрос требований и собрание бригадиров» (24).

А когда 29 января бараки были открыты и заключенные вернулись на работу, Александр Исаевич исчез.

«Это, — пишет он, — был мой последний бригадирский день, у меня быстро росла запущенная опухоль, операцию которой я давно откладывал на такое время, когда, по- лагерному, это будет „удобно“. В январе и особенно в роковые дни голодовки опухоль за меня решила, что сейчас — удобно, и росла почти по часам. Едва раскрыли бараки, я показался врачам и меня назначили на операцию» (25). Позднее он напишет: «29-го января я ухожу в больницу на операцию раковой опухоли» (26).

Если бы А. И. Солженицын был неграмотным человеком, можно было бы допустить, что он долгое время не обращал внимание на разраставшуюся опухоль, но невероятно, чтобы она не привлекла к себе внимание человека, имевшего университетское образование и знавшего, что такое рак. Бросается в глаза и внутренняя противоречивость его слов: с одной стороны, он пишет, что опухоль появилась «давно» и характеризует ее как «запущенную», этим самым давая понять, что долгое время она не вызывала у него тревоги, с другой стороны, утверждает, что она «быстро» росла, а во время лагерного бунта стала расти «почти по часам». Однако за те несколько дней, на протяжении которых продолжались лагерные беспорядки, не вызывающая беспокойства опухоль не могла приобрести угрожающие размеры.

Что представляла собою эта опухоль, Александр Исаевич не пишет, но из его прошения о помиловании 1955 г. явствует, что у него была семинома, т. е. опухоль яичка (27).

Несмотря на то, что Александр Исаевич был положен в больницу, по одним данным, 29 января (28), по другим — 30-го (29), на протяжении почти двух недель врачи не предпринимали никаких действий (30) и только 12 февраля, если верить А. И. Солженицыну (а на сегодняшний день это единственный источник), у него была произведена операция (31).

Касаясь в «Архипелаге» этого эпизода, Александр Исаевич пишет: «Я лежу в послеоперационной. В палате я один: такая заваруха, что никого не кладут, замерла больница» (32). Объясняя, почему именно «замерла больница», в другом месте «Архипелага» он уточняет: «В… послеоперационной… я пролежал долго и все один (из-за ареста хирурга операции остановились)» (33). Можно было бы подумать, что А. И. Солженицыну повезло, и его успели оперировать до ареста хирурга. Но вот его собственное свидетельство на этот счет. «…накануне назначенной мне операции арестовали и хирурга Янченко, тоже увели в тюрьму» (34).

Кто же тогда делал операцию? Ответа на этот вопрос в «Архипелаге» нет. Не исключено, что события развивались также, как в повести «Раковый корпус», где для производства операции у ее героя Костоглотова «дней через пять привезли с другого лагпункта другого хирурга, немца, Карла Федоровича» (35).

Но тогда, мы должны констатировать следующий факт: проявив по отношению к Александру Исаевичу редкую гуманность, лагерная администрация не проявила ее по отношению к другим пациентам, среди которых были не только заключенные, но надзиратели. Признать факт вызова хирурга из другого лагеря только для операции А. И. Солженицыну, это значит признать его совершенно особый статус как заключенного. Но поставить вызов хирурга под сомнение, значит допустить, что никакой операции Александру Исаевичу не делали и лагерная администрация просто-напросто скрывала его в медсанчасти.

В связи с этим бросается в глаза то, что не позднее 12 февраля в лагерь приехала следственная бригада для выяснения обстоятельств произошедшего бунта (36), после чего были произведены дополнительные аресты и 13-го начались допросы заключенных (37), а затем их начали группами увозить из лагеря. «Отправляли куда-то маленькие этапы человек по двадцать-тридцать,.. — читаем мы в «Архипелаге», — И вдруг 19 февраля стали собирать огромный этап человек в семьсот. Этап особого режима: этапируемых на выходе из лагеря заковывали в наручники» (38).

В первом издании «Архипелага» на этом Александр Исаевич ставил точку (39), во втором после приведенных слов появилось продолжение: «В том большом этапе был и я. И начальница санчасти Дубинская согласилась на мое этапирование с незажившими швами. Я чувствовал — и ждал, как придут — откажусь: расстреливайте на месте. Всё же не взяли» (40).

Читая эти строки, нельзя не выразить удивления, почему А. И. Солженицын не упомянул о столь важном факте как включение его в «большой этап» в первом издании «Архипелага»? Очень странное впечатление производит и содержание сделанного им дополнения.

После операции яичка швы заживают в течение одной — реже двух недель (41). Поэтому если бы Александр Исаевич действительно значился в списках «этапа особого режима», то 19 февраля его отправили бы вместе со всеми. Но если даже допустить, что к этому времени швы действительно не зажили и администрация лагеря проявила гуманность, то, будь А. И. Солженицын в списке этапируемых, его