Солженицын. Прощание с мифом

«После долгой болезни, — пишет А. И. Солженицын, — я только вошел в работу над „Октябрем 16-го“, оказалось — море, двойной узел, если не тройной: за то, что я „сэкономил“, пропустил 1915 год, несомненно нужный, и за то, что в Первом Узле обошел всю политическую и духовную историю России с начала века, — теперь все это сгрудилось, распирает, давит. Только бы работать, так нет, опять зашумела нобелиана, как будто мне с медалью и дипломом на руках будет легче выстаивать против ГБ. Раз так — надо Узел бросать, оживлять и переделывать лекцию, а напишешь — с нею выступать» (1).

Точную дату возвращения А. И. Солженицына к проблеме Нобелевской премии установить пока не удалось. Можно лишь отметить, что тем катализатором, который заставил Шведскую академию снова вспомнить о нем, стали воспоминания Пера Хегге, опубликованные в сентябре 1971 г. В них он обвинил шведское посольство в Москве в том, что в 1970 г. оно вместе с советским правительством сорвало вручение А. И. Солженицыну диплома лауреата Нобелевской премии, так как это, оказывается, можно было сделать в Москве (2).

Разразился скандал. 7 октября Шведская академия и Нобелевский фонд вынуждены были выступить с сообщением для прессы, в котором попытались возложить ответственность за все на самого лауреата (3). 22 октября, когда это сообщение стало известно ему (4), А. И. Солженицын обратился к обеим организациям с письмом, в котором заявил: «И в нынешнем году, как и в прошлом, я готов получить нобелевские знаки в Москве, но разумеется, не конфиденциально» (5).

22 ноября секретарь Шведской академии Карл Рагнар Гиров направил А. И. Солженицыну ответ, в котором говорилось, что диплом лауреата может быть ему вручен как в посольстве, так и в другом удобном для него месте (6). Ухватившись за последнюю фразу, Александр Исаевич предложил провести церемонию вручения ему диплома лауреата Нобелевской премии, если нельзя в посольстве, то на частной квартире (7). «Прецедента, кажется не было, — пишет он, — но Гиров согласился» (8).

А пока шла эта переписка, в ночь с 17 на 18 декабря умер А. Т. Твардовский. Узнав об этом, А. И. Солженицын отложил свои дела и отправился в Москву, похороны состоялись 21 декабря. (9). Простившись со своим литературным отцом, Александр Исаевич вернулся к нобелиане. Теперь, когда вопрос в принципе был решен, необходимо было прежде всего подготовить Нобелевскую лекцию. Она была написана «в конце 1971 — начале 1972» (10).

«Тем временем, — пишет А. И. Солженицын, — шла переписка с… Гировым… Стали уточнять срок. Он не смог в феврале и марте. Такая отложка устроила и меня: чтение лекции казалось мне взрывом, до взрыва надо было привести в порядок дела…: хоть часть глав Второго Узла довести до чтимости; рассортировать перед разгромом свои обильные материалы, накопленные для „Р-17“, съездить еще раз в Питер и посмотреть нужные места» (11). Из этих слов явствует, что к концу 1971 г. работа над вторым Узлом находилась еще на самой начальной стадии и не было написано еще ни одной главы.

На рождество, т. е. 6 января 1972 г., Александр Исаевич услышал по зарубежному радио обращение патриарха Пимена к русской эмиграции с призывом воспитывать своих детей с верой в бога (12). Под влиянием этого у него возникло Великопостное письмо к Всероссийскому Патриаху (13). Выразив свое удивление по поводу того, что патриарх не обращается с таким же призывом к своим согражданам, А. И. Солженицын бросил в его адрес ряд обвинений, из числа которых самым серьезным было обвинение в зависимости церкви от государства и нежелании поддерживать тех священиков, которые не желают мириться с таким положением (14).

Письмо было перепечатано Люшей. «…когда в феврале 1972 я предложил (заметьте: предложил, а не попросил — А.О.) ей печатать Письмо Патриарху — пишет А. И. Солженицын, — она впервые за все наше сотрудничество открыто взбунтовалась, отказалась и в этот момент была сама собой, стряхнула завороженность: на седьмом году нашей работы обнаружилось, что думаем мы — по-разному» (15).

20 февраля на квартире Н. Д. Светловой Александр Исаевич встретился с Генрихом Беллем и Л. Копелевым (16). В этот день Л. З. Копелев записал в дневнике: «Мы с Аннемари и Генрихом у Солженицына. Блины. „Прощенное воскресенье“. За столом И. Шафаревич — математик, член- корреспондент АН. Молчалив, очень благовоспитан, очень правильно говорит по-немецки» (17).

Цель этой встречи была связана с желанием А. И. Солженицына переправить за границу свое завещание. Поскольку заверить его в советской нотариальной конторе представлялось рискованным, в качестве нотариуса было решено использовать Генриха Белля. Он же должен был вывезти завещание за границу (18). Из дневника Л. З. Копелева: «Несколько дней спустя. Вторая их встреча — на нейтральной почве; все очень конспирируем. С. передал тексты своего завещания и еще кое-что. Ни в первый, ни во второй раз я не заметил филеров, впрочем теперь у них есть электроника, издалека видят» (19).

Действительно, ускользнуть от наблюдения не удалось. Обе встречи оказались в поле зрения КГБ, что позволяет датировать вторую из них — 9 марта 1972 г. (20).

Кроме обсуждавшейся церемонии вручения диплома лаурета Нобелевской премии, написания текста нобелевской лекции, составления завещания и письма к патриарху, А. И. Солженицына отвлекали от романа и другие дела, из которых прежде всего следует назвать подготовку к изданию Архипелага. С февраля 1972 г. на переводе первого тома на немецкий язык сосредоточилась Э. Маркштейн (21). Тогда же, в 1972 г., А. И. Солженицын сделал к «Архипелагу» некоторые примечания (22).

Уже после того, как окончательный вариант «Архипелага» был отправлен за границу, возник вопрос, что делать с его старой и промежуточной редакциями? И «тут — пишет А. И. Солженицын — родилась у Люши и Кью затея спасти промежуточную перепечатку „Архипелага“, для того внести многочисленные исправления из последней редакции и даже целые главы впечатать. Затея избыточная, уже не хватало и мест хранения, а и жалко было уничтожать: лишних три экземпляра, еще когда-то пригодятся. Эту работу Кью сделала частично, затем понятно стало, что не удастся и мы решили, чтобы не оставлять разночтений, экземпляр за экземпляром уничтожить» (23). И далее: «А все хранители оттягивали и сопротивлялись: один экземпляр был спрятан через О. А. Л[иверовскую], один зарыт близ дачи Е. Г. Эткинда, а личный экземпляр Кью — на даче Л. А. Самутина под Лугой и тоже мол зарыт. В марте 1972 г. я был в Ленинграде последний раз и только о первом экземпляре меня уверили, что уничтожен. А второй и третий были целы, хотя я давно настаивал сжечь — и в тот момент я своими руками достал бы и сжег оба, да земля была мерзлая, надо было ждать тепла» (24).

27 марта после возвращения из Ленинграда А. И. Солженицын познакомился со шведским журналистом Стигом Фредриксоном (25), а 30 марта 1972 г. на квартире Н. Д. Светловой принял в ее присутствии двух американских журналистов: Роберта Кейзера и Хедрика Смита («сговорились через Ж. Медведева») (26). Часть беседы была проведена под магнитофонную запись, часть беседы велась «письменно» (27). Несмотря на это, уже 3 апреля КГБ информировал Политбюро о ее содержании, причем отмечалось, что текст переданного А. И. Солженицыным интервью составлял 25 листов (28).

Интервью американским корреспондентам появилось в печати 4 апреля (29). В нем Александр Исаевич сделал попытку опровергнуть некоторые сведения о его родословной, появившиеся к этому времени в печати (30). Интервью было приурочено к намечнной на 9 апреля церемонии вручения А. И. Солженицыну диплома лауреата Нобелевской премии (31).

Поскольку Шведское посольство не согласилось на вручении премии в его помещении, было решено сделать это на квартире Н. Д. Светловой. «Подготовка этой церемонии, — пишет А. И. Солженицын, — кроме бытовых трудностей — прилично принять в рядовой квартире 60 гостей и все именитых… была сложна, непривычна» и в других отношениях (32).

Но продумано было все: «Сперва: определить список гостей — так, чтобы не пригласить никого сомнительного (по своему общественному поведению) и не пропустить никого достойного (по своему художественному или научному весу), — вместе с тем, чтобы гости были реальные, кто не струсит, а придет»