идеологическое происхождение, но порой их рассматривают в качестве удобного метода политического контроля. Например, военные диктатуры часто предпочитают политику «отказа от импорта» или «опоры на собственные силы», так как она способствует более жесткому контролю над гражданами. Народы, которым в силу различных обстоятельств удается избежать пленения ложными идеями, в плане экономического процветания всегда выигрывают.
Во-вторых, экономическая культура, как представляется, весьма основательно «нагружена» прошлым и нынешним микроэкономическим контекстом. Действительно, люди своими действиями способны наносить ущерб коллективным или национальным интересам. Но опыт подсказывает мне, что индивиды весьма редко вредят себе лично или собственной фирме. Иными словами, роль культурных атрибутов довольно трудно отделить от влияния бизнес-среды и социальной среды в целом. То, каким образом люди ведут себя в общественной жизни, во многом обусловлено сигналами и импульсами, порождаемыми экономической системой, в которой они живут.
Например, нередко приходится слышать сетования на то, что трудовая этика в развивающихся странах оставляет желать лучшего. Но может ли быть иначе, когда усердный труд не вознаграждается? Если, несмотря на все ваши старания, продвинуться по службе невозможно? Трудовую этику нельзя рассматривать в отрыве от системы экономического стимулирования в целом. Точно так же и компании в «третьем мире» порой ведут себя непоследовательно и не заглядывают слишком далеко вперед. Но на деле подобное поведение оказывается весьма рациональным в среде, где политика властей нестабильна и непредсказуема. Стремление сконцентрироваться на извлечении ренты, а не на развитии, тоже обычно ассоциируется с особенностями политической системы.
Таким образом, получается, что приписываемые культуре национальные особенности часто имеют сугубо экономическое происхождение. Хорошими примерами такого рода служат японская система пожизненной занятости и присущая этой стране высокая норма накоплений. До второй мировой войны пожизненная занятость была для Японии не слишком типичной; данный институт внедрили ради контроля над рабочим движением в послевоенный период. Что же касается умения японцев экономить деньги, то оно, как повсеместно теперь считают, обязано своим происхождением воспоминаниям о военных и послевоенных лишениях, подкрепляемых низким пенсионным возрастом, неразвитой системой социального обеспечения и непомерной стоимостью жилья.
Следовательно, культурно мотивированные поступки довольно трудно отделить от поступков, стимулируемых экономической системой. История, толкуемая подобным образом, накладывает сильный отпечаток на экономическую культуру, причем это касается опыта как «добрых», так и «злых» времен. В пользу подмеченной зависимости культуры от обстоятельств говорят достижения представителей бедных стран, перебравшихся в иную экономическую среду. В качестве одного из многочисленных примеров можно сослаться на некоторых выходцев из Сальвадора, добившихся примечательных успехов в Соединенных Штатах.
В-третьих, варианты социальной политики также могут оказывать заметное влияние на экономическую культуру. Происходит это потому, что они формируют экономический контекст. Примером здесь может послужить отношение государства к системе социальной защиты. Оно напрямую влияет на трудовую этику, уровень личных сбережений и желание вкладывать средства в самообразование; все перечисленные факторы, в свою очередь, косвенно воздействуют на различные аспекты экономической политики страны. Несомненно, экономика и социальная политика взаимосвязаны самым тесным образом.
Иными словами, в своей основе экономическая культура, прямо или косвенно, проистекает из экономики. Исключения составляют лишь те убеждения, установки и ценности, которые производны не от экономических интересов, но от сугубо общинных или моральных норм. Отношение социума к престарелым, правилам межличностных отношений, религиозным убеждениям являет примеры коммунально-моральных ценностей, независимо формирующих экономическую культуру. Такие установки и ценности также сказываются в определении социальных приоритетов страны. Вместе с тем даже они могут нести на себе отпечаток предшествующих экономических условий и традиций. Стимулировать «производительную» (или «непроизводительную») экономическую культуру способны также религия и философия.
Совокупность всех вышеприведенных аргументов заставляет нас проявлять величайшую осторожность в оценке экономических перспектив того или иного общества, исходя из его культуры. Едва ли можно выносить суждения такого типа: «Страна X бедна, поскольку рабочие здесь ленивы, а компании коррумпированы». А что будет, если страна освоит иные экономические постулаты и утвердит другую экономическую систему? Столь же опасно в мире глобальной экономики, отличающемся всеобщим доступом к передовым технологиям и знаниям, объяснять процветание наций исключительно географией, климатом или религией.
Все изложенное дает основания предположить, что экономическая культура довольно устойчива и с трудом поддается изменениям, но, скорее всего, она не настолько стабильна, как иногда считают. «Непроизводительные» убеждения, установки и ценности преобразуются в тех случаях, когда господствующие в обществе настроения или контекст, в котором действуют люди и хозяйствующие субъекты, более не поддерживают их. Разумеется, отказу от старых привычек препятствуют невежество, подозрительность и инерция. Вместе с тем опыт последних десятилетий показывает, что при благоприятном стечении обстоятельств страны трансформируют свою экономическую культуру довольно быстро.4 Есть даже повод утверждать, — и речь об этом пойдет ниже, — что темпы ожидаемых перемен могут быть ускорены.
С исторической точки зрения политические и экономические обстоятельства задают довольно широкий спектр вариаций экономической культуры. Как уже отмечалось, непохожие друг на друга модели экономического развития, принятые той или другой страной, реализовывались порой на протяжении десятилетий. Устойчивость этих несопоставимых моделей задавалась сложившимися в обществе условиями. Совсем недавно мировая экономика еще не была затронута глобализацией, поэтому национальные экономические системы почти не ощущали международной конкуренции. Протекционистская политика, проводимая многими странами, усиливала эту самодостаточность. Экономика той или иной страны десятилетиями могла пребывать в стагнации, сохраняя один и тот же уровень производительности труда. Представления об экономическом процветании искажались такими факторами, как военная сила и геополитика. В развивающихся странах протекционизм оборачивался привычкой продавать в Европу и Соединенные Штаты естественные ресурсы и рабочую силу, что не позволяло их экономике совершенствоваться. Международная политика, тон которой задавала «холодная война», еще более отвлекала народы от назревших экономических преобразований. Развивающимся странам предоставлялись значительные объемы внешней помощи, поддерживающей бесталанных властителей и скрывающей последствия разрушительных экономических экспериментов.
Устойчивость «непроизводительных» экономических культур подкреплялась господствовавшим в бедных странах невежеством, ограничивающим их способность к совершенствованию. Зачастую граждане вообще не подозревали о существовании альтернативных моделей поведения. Темпы технологического обновления были крайне низкими, и хотя последствия отставания или позднего заимствования новшеств были не столь драматичными, как сейчас, они способствовали хроническому воспроизведению дурной политики. Мир практически не знал диффузии экономических и управленческих навыков; это касалось и иностранных инвестиций. Распространение информации по вопросам бизнеса по всему миру было гораздо более дорогостоящим и менее эффективным, чем сегодня. Сравнительный анализ состояния экономики различных стран был редкостью. Безнадежно устаревшие представления о процветании и экономической деятельности не только преобладали, но и активно пропагандировались. В условиях множественности экономических моделей культурные факторы играли видную роль в господствовавших в той или иной стране подходах и в ее шансах на успех.
В настоящее время, однако, мы имеем дело с принципиально иным экономическим контекстом. На смену благодушному и терпимому отношению к низким темпам развития пришло осознание того, что надо следовать императивам глобальной экономики. Теории развития, не соответствовавшие «парадигме
