Мальчик замер… Не мог он поверить такому счастью: неужто?! Столько лет ждал — и вот дождался: она приехала за ним, позвала с собой! Наконец-то он будет жить с матерью… В собольей шубе было так тепло, уютно, дремотно, как в предчувствии сладкой жизни. И он сбежал вместе с Валентиной Житной по ступенькам, и вдвоем они мигом преодолели склизкий деревянный тротуар, а полог тулупа струился за ними звериными крыльями. Вот открылись ворота — вот мальчик шагнул за них… И вот он на заснеженной улице: серые избы, надевшие белые треуголки, выстроились с двух сторон… И вот уж негр, шутовски кланяясь и ухмыляясь, распахивает перед ним дверь «Мерседеса»…
Валентина подтолкнула Ваню в спину, дескать, чего ты мешкаешь… Но тут в окошках зажегся свет… В ответ светящиеся квадраты замерцали на снеговой дороге — мальчик ступил в снеговое оконце, обернулся на настоящее и охолонул: а бабушка?! Как же он так — даже не попрощавшись… Да и разве в силах он ее оставить — единственную, которая пожалела его, воспитала, научила, чему могла?! А теперь Василиса Гордеевна «шпионов» каких-то боится, сдала совсем, состарилась… И он ее — такую — бросит, поедет в чужие теплые страны?! За каким лешим?!
Ваня вынырнул из соболиного плена. Но Валентина Житная так просто сдаваться не хотела, она вновь попыталась накинуть на него тулуп из мертвых зверьков. Ваня ловко увернулся, тогда она схватила его за руку и потащила в машину, бормоча: «Пожалуйста, ну, пожалуйста, ты не понимаешь, ты должен поехать со мной…»
Ваня Житный вырвался и побежал к воротам. Но Валентина бросилась следом, уронив в сугроб накинутый на одно плечо тулуп и не заметив, продолжая бормотать как заведенная:
— Ну чего тебе тут?.. Зачем ты тут?.. А там хорошо, тепло, безопасно, там всё у тебя будет. Ну смотри, на кого ты похож — охламон охламоном, а там приоденем тебя, приголубим, будешь красавчиком, девочки станут сохнуть… — Подбежавший негр набросил тулуп на них двоих. — Ну да, я виновата, не писала, не приезжала, но я не могла, ты должен понять! Виктору нет ходу в Россию, появится — сразу арестуют… Ну, и меня тоже могут… Понял, Ваня? Я из-за вас рисковала, из-за тебя рисковала… А ты так, да? — она попыталась оторвать его побелевшие пальцы от ворот. — А за кейсом я уж так, попутно… Витя припрятал кейс в одном месте, не пропадать же деньгам, пришлось рискнуть!.. И так столько ждали! Но главное, я вас хотела увидеть… Ее и тебя, конечно… Поедем со мной, очень тебя прошу!
Но тут Ваня, которого в этом мертвецком тулупе сильно клонило ко сну, и сопротивляться хотелось все меньше и меньше, выскочил на морозец, живо нахлопавший его по щекам, и твердо заявил:
— Нет, я не поеду! Прости! Я дома хочу, с бабушкой…
И Валентина, наконец, сдалась, вдела руки в рукава с раструбами, запахнулась, стояла с опущенной головой, так что заиндевевшие волосы занавесили оконце-лицо. Потом сказала:
— Хорошо. Оставайся. Наверно, так лучше… Но тогда… — она нырнула в машину, раскрыла какой-то чемодан, выхватила несколько толстых пачек, перетянутых банковскими бумажками, и стала совать Ване в руки. — Возьми! Иначе не уеду! Это не ей — тебе! Пригодятся! На учебу или еще на что… А сейчас вон хоть плеер себе купишь и джинсы — а то, небось, ребята смеются… Доллары эти хорошие, не воровские, нефтедоллары, ничего… А ей не показывай — она их в фантики обратит, с нее станется. Впрочем, можешь и показать, как хочешь… Ну ладно, прощай, Ваня! Не знаю, свидимся ли…
Но это был еще не конец. Валентина Житная схлопала себя по соболиным бокам — совсем, как Василиса Гордеевна, крикнула: «Ой, балда, совсем забыла!» — и что-то скомандовала по-английски своим черным прихвостням. А те из недр машины выпростали тяжелую картонную коробку и поволокли в избу. Форточка распахнулась — выглянула разъяренная Василиса Гордеевна, собиравшаяся выкрикнуть необратимое, но дочь, топтавшаяся в снегу, опередила ее:
— Погоди сердиться-то! И не превращай моих охранников в воронов! Это для Вани, не для тебя, нехай поглядит когда-никогда передачу «Вокруг света»… Раз уж не удастся ему со мной по свету поездить… Уж такую малость ты можешь уступить? Прощай, не поминай заграничну дочь лихом!
Форточка с бряком захлопнулась — неужто бабушка сдалась?.. Валентина Житная трижды расцеловала Ваню, трижды перекрестила, — и черный «мерс», со снеговым всхлипом развернувшись, исчез с 3-й Земледельческой навсегда.
Глава 2
Электрическая гостья
Ночью Ване Житному опять приснился ужасный сон. Снилось, будто он, Стеша и Березай бродят по какому-то темному полю и собирают страшный урожай: части тела расчлененной девушки. Снился ему этот сон не впервой, с одними и теми же кровавыми подробностями. И всякий раз Ваня просыпался на одном и том же месте: лешачонок Березай показывал ему завешенную слипшимися желтыми кудрями голову с жалко растянутым ртом.
Мальчик спрятался с головой под одеяло, но до свету не мог уснуть, вертелся так, что доски старых полатей исстонались под ним.
Слышал, как, охая, поднялась бабушка, как затеплила печку, как стряпать принялась, бряцая чугунками и ухватами. Потихоньку перебрался с полатей на печь, потом соскользнул на пол, прошлепал к умывальнику, но застыл возле поясного зеркала… Показалось ему, что с тусклым отражением неладное… Приблизил нос к зеркалу показал отражению зубы — но… зеркальный Ваня не улыбался нарочитой улыбкой, оставался серьезен и глядел даже как-то осуждающе, дескать, чего лыбишься-то!.. Ваня обомлел, смигнул: нет, показалось — улыбается отражение. Мальчик, перестав щерить зубы, потер дурацкий шрам на лбу в виде бабочки — последствия взрыва на армавирском вокзале, поглядел: а у зеркального-то и нет шрама… Что за чертовщина сегодня! Сощурился: белеет шрам. Сплюнул и, не глядя больше в зеркало, отправился умываться.
Джинсы Ваня так и не купил, чтоб не мозолить глаза Василисе Гордеевне. Та, едва он успел заикнуться о новых штанцах, объявила: чтобы духу его не было в избе, если наденет эту униформу! Поэтому ходил он в испытанных временем брюках, перешитых из дедушкиных. «Бостоновые, — хвалилась бабушка, — износу им нет!» Ваня только вздыхал: действительно, никак штаны не изнашивались, одна надежда, что он еще вытянется — и отпускать их внизу станет уже нечем. Ну а плеер с наушниками он все-таки приобрел, ведь в его ухо бабушка Василиса Гордеевна не влезет по примеру крошечки- Хаврошечки. Откуда ей знать, чего он там слушает! С плеером вырос и Ванин авторитет у одноклассников.
Остался в избе и телевизор, который Валентина Житная умудрилась внедрить в их быт. Василиса Гордеевна — вот ведь как! — смирилась с вражеским ящиком. При бабушке Ваня никогда его не включал, да и без нее не часто… Так что оба делали вид, что телевизора, прикрытого кружевной салфеткой, вроде как не существует.
Ну и про пачки долларов, оставленные матерью, Ваня докладываться Василисе Гордеевне не стал. А то ведь и впрямь превратит деньги в фантики, не хуже того демона де Фолта… Недаром бабушка ворчала: наша, де, планета — зеленая, оклеенная долларами, как стена обоями, пора уж те обои ободрать да новые наклеить… Мальчик сунул доллары — от бабушки подальше — в пустую трехлитровку, а банку спрятал в подпол, и, отделив сотенку, больше к нефтедолларам не прикасался. Не знал даже, сколь их там.
По дороге в школу Ваня остановился понаблюдать за воробьишками, подравшимися из-за куска городской булки. Показалось ему, разбирает он отдельные слова в птичьем гвалте, один вроде говорит:
— Моя булка! Я первый увидал!
А другой противоречит:
— Моя, де!
А тут третий исподтишка скок-поскок, утянул из-под соседских клювов булку — и взлетел с белым куском на березовую ветку да еще и вякает оттуда:
— А вот чья булка-то! Потому как я ее съел!
Ваня понимает, что глупости это: не может он знать, про что воробьи галдят, а вот поди ж ты! Чуть в школу из-за разбойников не опоздал — и ведь не в первый раз! Его уж дразнить начали, кличку дали —
