– Я с вами пройдусь немного. – Турусов выпрямился и осмотрел помятые и грязные брюки.
– Валяйте, я – гуманист.
Они медленно шли по кромке. Дружинник у самой границы с полем, Турусов рядом. Дружинник зорко всматривался в далекие очертания Кенгаракса, держа руки за спиной. Турусов тоже поглядывал туда, но совсем другим взглядом. Он пытался понять, почему возник этот Кенгаракс – ведь не из одной прихоти решившей стать святой Клавдии Николаевны, матери Павла. Если бы не было этих людей, то и места не возникло бы. Расспрашивать дружинника не хотелось. Голос его был неприятен Турусову, да и сразу чувствовалось: в каждом слове сквозило его отношение к этому месту и его обитателям.
Так они шли и молчали довольно долго, пока впереди не показался идущий навстречу старик, рослый и могучий. Только седые волосы и крупные морщины-рытвины выдавали его возраст.
– Ну вот и смена, – облегченно вздохнул дружинник.
– Доброе утро нашим бойцам! – поздоровался сменщик. – Как ночь прошла?
– Порядок. Ни побегов, ни переползов не было. Вот только этот приполз, – дружинник показал взглядом на Турусова, – но он не кенгараксовец.
Дружинник отдал сменщику повязку, попрощался и, не глянув на своего недавнего собеседника, отправился на работу.
Старик поправил повязку на рукаве, расправил плечи, посмотрел дружелюбно на Турусова и занялся физзарядкой. Приседал, отжимался от земли, устраивал бег на месте. Турусов стоял рядом и только ловил на себе хитроватые взгляды этого немолодого физкультурника.
– Давай поборемся! – предложил старик.
– Спасибо, но я не любитель.
– Значит, хлюпик, – поставил диагноз старик. – С таким поколением, как ваше, войну не выиграешь! Даже будущую нравственность не защитишь!
– Чью? – ухмыльнувшись, спросил Турусов. – И от кого?
– Вы меня на дискуссию не вызывайте. Если вас подослали с того края поля, то можете сразу же возвращаться! ничего в наших магазинах вам не продадут! Не хотите работать – занимайтесь голоданием! Все равно жизнь заставит к станку вернуться!
– А разве кенгараксовцы не хотят работать? – поинтересовался Турусов.
– А кто их возьмет! Они же без прописки, а некоторые даже без паспортов. А это все равно, что сбежавший крепостной до отмены крепостного права. Может, на них розыск объявлен, поэтому они там и торчат.
Старик тяжело вздохнул, и лицо его помрачнело.
– Не для таких же, как они, я свою кровь проливал! – сказал он с горечью.
– Разве кровь проливают для кого-то? – задумчиво произнес Турусов. – За кого-то – это еще куда ни шло.
– Ты меня не пропагандируй! Я твердый и знаю, что говорю, а что делаю.
Они вышли к реке и остановились. Здесь начиналась как бы естественная граница.
– Даугава, – сказал старик и сладко вздохнул.
Турусов посмотрел на лениво плывущие зеленые воды и как-то внутренне успокоился.
– И все-таки поле шире реки, – с сожалением констатировал старик.
Турусов попрощался с «пограничником» и направился к высотным домам. Он вышел на какую-то улицу, увидел автобусную остановку и решил уехать отсюда куда-нибудь в центр города, а там видно будет.
После того как остался он без вагона и без груза, настроение сделалось хронически плохим. Он чувствовал свою ущербность, вину перед каждым прохожим. Турусов так привык к своей должности, к своему грузу, что теперь как бы видел себя со стороны мизерным, жалким человечком, побирушкой на улицах города, бродягой, для которого единственный путь назад в люди – найти свой Кенгаракс и стать равным среди его жителей. Может, так и появились эти кенгараксы, может, и цыгане так собирались в свои таборы? Ведь помнит же он, как собирались на лето в самодеятельные лагеря буддисты, йоги, хиппи со всего Союза, и помнит, как гоняли их, и документы требовали, и были же у них документы, и прописка в них стояла. А у кенгараксовцев ничего нет… И исповедуют они, судя по образу жизни, неискаженную конкретность и вынужденное материальное воздержание. Только, честно говоря, святая благодетельница у них никудышная. Самозванка, одним словом. Может, вернуться в Кенгаракс, рассмотреть, разузнать все? Может, именно там он обретет во второй раз истинную конкретность восприятия жизни? Да ведь он и пошел бы назад с легкостью, только пугало Турусова перепаханное поле. Предчувствовал он, что второй раз ему поля не одолеть.
Подошел автобус. Открыл двери, пригласил войти на незнакомом языке, потом на русском.
Внутри было тепло и пусто. Турусов оказался единственным пассажиром.
«Куда же я еду? – задавался вопросом бывший сопровождающий. – Надо решить для себя, чего я хочу. Сейчас есть только два пути: назад в Кенгаракс или вперед, а куда вперед? Есть только одно место, ради которого не стоит возвращаться в Кенгаракс. Это Выборг. Выборг густого тумана, Выборг загадок и непредсказуемости. Выборг, обещающий встречу со своим составом».
…И Выборг снова был в тумане.
Ночная электричка проехала лишние метры, и Турусов, выходивший из первого вагона, уверенно ступил в темноту. Поднявшись на ноги и нащупав рядом на земле слетевший с плеча вещмешок, бывший сопровождающий увидел зеленое тело электрички. Через пару минут он наткнулся на платформу, вскарабкался на ее влажную поверхность и уже по ней пошел дальше.
Пройдя через переход, попал в маленький вокзальчик, уютный и теплый. На скамьях дремали приезжие. Турусов подложил вещмешок под голову и тоже стал приезжим.
Под утро туман поредел и легко, словно занавес, поднялся вверх. Чистый свет разбудил Турусова. В вокзальном туалете удалось ему и побриться, и умыться. Приведя себя в порядок, он впервые задумался: зачем все-таки он сюда приехал? Зачем нужны были эти три дня дороги, три неспокойных дня, наполненных пересадками и случайными попутчиками?
Здесь он уже был, хотя этого никто не подтвердит. Был страшный туман, не было видно собственной протянутой руки. А в те минуты прошлого приезда, когда туман отодвигался, показывая старые домики города, Турусов смотрел на них, как на плоскую неестественно красивую безжизненную декорацию.
И все-таки здесь же покойный персональный пенсионер огромного значения пытался убить Радецкого ножом для разделки мяса. Здесь же о своего напарника споткнулся сам Турусов и помог ему добраться до состава.
Все это действительно происходило здесь и с Турусовым, но живой город он видел впервые.
Город был приземистым и каменным. Однажды испугавшись Балтики, он отодвинулся от берега в некоторых местах на сотню-другую метров и так и застыл, тревожно выглядывая в сторону моря небольшими оконницами.
Ближе всего к воде стоял крытый рынок, потом – городская ратуша, вероятно, символизируя единство торговли и власти, а также их взаимозависимую смелость. Потом начались жилые квартальчики, меж которыми пролегали булыжниковые просеки для колес, копыт и ног.
Турусов медленно брел вдоль узкой улочки. К городу он привык быстро и теперь, спустя почти полсуток после приезда, все казалось знакомым, уже много раз виденным.
Привлекали его внимание редкие прохожие, но в основном это были военные и молодежь.
«Странно, – подумал Турусов. – Такой старинный город и ни одного старика».
Из-за угла навстречу Турусову вышла маршевым шагом колонна моряков. Без песни, без громких команд они метрономно протопали по булыжнику и свернули за следующий угол.
А в другую сторону проехало несколько крытых военных машин. Так начинался вечер.
Турусов свернул на улицу, ведущую к центру, хотя городок только из центра и состоял. Впереди возвышалась башня ратуши.
Белое пятно упало Турусову под ноги. Он обернулся: включили свет в окне первого этажа, и старческое лицо сверху вниз с грустным любопытством посмотрело на уличного прохожего.
Старику за окном было лет девяносто. Он вяло шевелил землистыми губами, не отличавшимися по цвету от пергаментной кожи его лица.
Турусов замер, глядя на него. Некоторое время они смотрели в глаза друг другу, пока старик не отошел
