цыгане ему говорили, что кто-то там у них старый «ИЖ-Спорт» продает! Сначала мотоцикл купит, а потом и жене что-нибудь, чтобы не кривилась. Может, платье. А может, и шапку меховую или платок из козьего пуха. Чё эт он раньше не придумал рыбу на продажу сушить? Ведь всегда был мастер по части таранки! Кому ни подарит – все потом еще просили, и как сушить спрашивали! Вот ведь время какое! А ничего, неплохое время. Надо только придумать, что где брать и куда везти. Иначе говоря – капитализм. «Ничего, – думал Федор. – Привыкнем, приспособимся и дальше заживем! Вон ведь пруды какие большие. Большие и ничьи!»
И вечером снова ведро в ведро, чтобы поудобнее нести было, а в другую руку удочки, червяков садовых, теста. Рыба в прудах дурная, на все идет. И нет, чтобы поклевать. Сразу заглатывает крючок! Голодная, видать.
В воскресенье Федор и не ложился. Пришел с прудов. Рыбу напотрошил, засолил. Натянул веревки между летней кухней и верандой, исполосовал этими веревками все дворовое небо. И стал уже на них рыбу для сушки вешать. На заднем дворе уже столько рыбы висело, что и пескарю б места не нашлось.
Развесил свой ночной улов, переоделся. Набрал в сарае, что возле летней кухни, уже готовой таранки и молча со двора пошел.
Проводила его Оля взглядом через окошко. На улице воскресенье, а на душе у нее – понедельник и плеваться хочется. В хате душно. Надо бы окошко открыть, но тогда вся рыбья вонь внутрь пойдет. И так плохо, и по-другому еще хуже.
Вышла Оля, отвела корову на луг. Забила колок железный в землю и присела рядом. Хорошо, что ветер на хату дул. Чистый ветер, клевером пахнет. Корова траву жует, цепью позвякивает. Оля тоже на траву смотрит.
«Интересно, – думает. – Земля ведь без травы – пустыня! Как лысый череп. Там, где трава, там и жизнь. И червяки, и букашки, и коровы, опять-таки. Вот и в голове, в волосах то есть, всякое может завестись. Тоже жизнь. А взять ту же землю, только голую, без травы. И если ни огорода, ни сада? Мертвое место, пустыня. Неужто все с травы начинается?»
Задумалась Оля глубоко. А над ней жаворонок опять последние осенние песни допевает. И корова цепью позвякивает и губами тяжелыми чмокает, траву обрывает.
«Вот и человек, как трава, – подумала Оля. – Только с земли сошел – считай погиб. Хата в запустении, огород бурьян забил. А ведь огород выращивать – должно быть, самое древнее дело. Может, даже древнее травы. Хотя вряд ли. Сначала, наверно, была трава, а потом – огород. Люди подсмотрели, как трава растет, и стали крестьянами. Посмотрели, кто из полезных животных эту траву ест, и завели себе этих животных».
Оля с нежностью посмотрела на свою корову.
«Наестся корова травы – молока даст, – продолжала думать она. – А я утром молока напьюсь – и на огород. Работать…»
И на этой ее мысли изменилось направление ветра, и принес он с ее же двора запах рыбы, соленый, вяленый, тягучий. И сразу словно жаворонок замолк. На глазах у Оли слезы выступили. Подержались в глазах и по щекам поползли. Жалко ей стало себя. Жалко свою жизнь, в которой только и было три дня праздника, и то тридцать лет назад. Это когда свадьбу играли. А потом что? Сухой неласковый муж, от которого ни слова, ни подарка не дождешься. И все, как раньше в колхозе. Она корову доит, он дрова колет. Потом оба у печи греются и молча молоко пьют. Глупость какая-то, а не жизнь. А теперь еще эта рыба! Кому сказать, дурой за глаза звать будут, а ведь правда – совсем он ее на рыбу поменял. Ночью он с рыбой, днем с рыбой. И она из-за него в этом кошмарном запахе живет. Иногда даже кажется, что и молоко, и сама корова уже рыбой пахнет.
Остается только терпеть и зимы ждать. Зимой он столько не наловит, да и сушить на морозе не станет. Зимой все остановится. Зимой и запах рыбий вымерзнет. На морозе любой запах быстро вымерзает, будто и не было!
Оставив корову траву жевать, пошла Оля по селу прогуляться. Мимо соседей проходила, на их огороды критично посматривала, на сады. У многих уже и мусор был в кучи собран. Скоро задымят костры, и всю неделю в воздухе дымно будет. А она еще и листья в саду не собирала. Да и двор давно не метен.
Пару раз остановилась она у соседских заборов. С соседками парой-другой слов перекинулась. Разговоры все, как эхо из колодца: «А твой что? – А ничего. А твой?»
Вернулась. Прошла под висящими рыбами, задержав дыхание. Взяла грабли – и в сад. Порядок наводить.
Нагребла листьев в кучу в половину своего роста. Утомилась. Вернулась во двор и за стол, вкопанный в землю, села. Стол рыбой пахнет, но уже нету сил у Оли. Сидит, на солнце щурится и запах рыбий терпит.
А ветерок глухо по-картонному таранками стучит. Тоску нагоняет.
И мысли в голове – одна тоскливее другой.
Вот проходила она утром мимо хаты Оксаны – некрашенная стоит хата, неухоженная, пустая. И на калитке – замок амбарный. А ничего, с виду нормальная семья жила. Оксана и Степан. Она – колхозный бухгалтер, он – тракторист-механик. Все как обычно: она работала, он работал и пил. А иногда только пил и не работал. Бил ее часто по пьянке. Весной, кажется в марте, побил ее так, что она из дому убежала. Два дня у соседей пряталась, подорожником синяки по телу накрывала. А потом с ней произошло что-то, так соседи говорили. Будто внутри что-то щелкнуло, и лицо враз изменилось. Острое лицо стало и уверенное, а до этого простодушное и доброе было. И как перемена эта в лице произошла, встала она с соседской кровати, оделась и домой.
Мужа ее по запаху нашли дня через четыре. Лежал в хате с вмятиной в голове. Чем его Оксана ударила – неизвестно, только ее с тех пор никто не видел. Говорили, что к родне сбежала, в Беларусь.
Нет, Оля бы не сбежала. Она не такая. Но и муж ее не такой. Пускай угрюмый и на своей рыбе свихнулся, но чтобы ее бить – никогда! Может, лучше бы бил? Лучше, чем рыбой весь двор и хату завонять?
Пожала Оля плечами вслед своим размышлениям.
Того Степана, мужа Оксаны, похоронили за колхозный счет. И никто о нем не вспоминал больше. И саму Оксану, вроде, не искали. Участковый приходил, протокол составил и все. И стоит хата, как памятник. Чего б ей не вернуться оттуда, где прячется? Может, ее бы и простили сразу, ведь знали, что у нее за муж был?
Снова пожала плечами Оля и от солнца отвернулась. Посмотрела на траву между деревьями. Зеленая еще трава. Она словно приподнялась после того, как сгребла с нее Оля опавшие листья.
Вот и Оксана могла бы так разогнуться, расцвести, раз уж Степана убила. Ведь повырывай-ка сорняки – сразу все полезное в буйный рост пойдет, а если еще и проредить потом!
Мы, крестьяне, та же трава, думала Оля. Если с нас лишнее не сгребать, не прореживать нас, мы только мучаемся и загибаемся. Хорошо, если у кого-то своих сил хватит! А как нет этих сил?
На столешницу перед Олей приземлилась с громким жужжаньем огромная зеленая муха. Посидела, лапки потерла, на Олю посмотрела и вверх взлетела, к рыбе. Там уже этих мух кружилось невидимо. Только когда ветер рыбинами постукивал, жужжание как бы удалялось.
Наступил вечер. Сходила Оля в хату, перекусила. Посмотрела на часы – последний автобус из города уже час, как мимо проехал. Значит, не было на нем Федора. Может, попутку ловит?
Не приехал Федор ни позже, ни утром. И Оля сама себе удивилась. Удивилась своему безразличию к его отсутствию. Ну нет его, вот и хорошо. Словно его и раньше здесь не было. Только рыба по-прежнему воняет, и мухи жужжат громче птиц. Это потому, что птицы выше, на деревьях, а мухи прямо над головой, по рыбе бродят.
«Ну что, – подумала Оля. – Подожду пару дней, а потом можно будет и рыбу со двора. Наверно, у какой-то бабы городской остался…»
Прошло несколько дней, и сильнее задышало осенью. Облака по небу зачастили. На другом краю села кто-то первый костер зажег.
Сначала дым столбиком в небо пошел, а потом срезал его ветер, по округе разметал, смешав с воздухом.
Стояла Оля с полчаса во дворе, на далекий дым смотрела. Осенний дым – он к отдыху, к зиме. Как
