композицию, достойную кисти Сезанна, но она полностью презрела наш уговор, что фрукты должны храниться внизу, в специальном отделении, в таком белом пластиковом ящичке, на котором черным по белому было написано: «ФРУКТЫ».
Я твердил себе, что надо успокоиться и не следует акцентировать на этом внимания, но не получалось. Как могла женщина, способная создавать всякие там изысканные и затейливые книжки- раскладушки и картинки, оставить в раковине целую гору жирной и грязной посуды? Как ее чувство стиля и артистические способности могли столь мирно уживаться с нечистоплотностью? Я попробовал репатриировать блюдо с яблоками и персиками, но тут же выяснилось, что отделение для фруктов под завязку забито видеокассетами, картами таро и различными лекарственными снадобьями на травах, которые мать Ник прислала нам из Тулузы. И в голове у меня тут же начал складываться новый каталог: нечистоплотность, гомеопатические пилюли, сексуальная ненасытность…
Я передвинул натюрморт Сезанна уровнем ниже. При попытке переставить кусок сливочного масла, чей цвет, не без удовольствия отметил я, напомнил о желтом жилете Джессона, в специальное отделение для молочных продуктов на пол с шелестом посыпались упаковки с импортными французскими свечами под знакомым до боли названием «Амморектол». Я стал запихивать эти завернутые в фольгу «пульки» в специальное углубление за пластиковой дверцей и нечаянно открыл отделение для овощей. Увы, и оно тоже свидетельствовало о преступном пренебрежении Ник к чистоте и порядку.
Из-под полусгнившего кочана капусты я извлек маленькую коробочку с концентратом под названием «Отвар для больших парней» — унизительное свидетельство ее недавней попытки восстановить мою мужскую силу. Забросив капусту, снадобья и масло туда, где их нашел, я прекратил эти бесплодные попытки по наведению порядка. И решил немного успокоиться, а заодно и выяснить источник столь необычного почерка Джессона.
В факсимильном издании «Универсальный каллиграф» не нашлось ничего хотя бы отдаленно напоминающего витиеватые буквы на бланке требования. И в «Помощнике переписчика» — тоже. Но у меня оставалась еще козырная карта — «Техника британской каллиграфии». И анатомическая структура приведенных там в одной главе образцов почерка — особенно в той части, где демонстрировались буквы «b» и «h» с высоко поднятыми боковыми линиями — в точности соответствовала существовавшим в конце восемнадцатого века правилам каллиграфии.
— Неужели нельзя было убрать в холодильник?
Поглощенный исследованиями, я не заметил, как в дверях появилась Ник. Она укоризненно смотрела на меня, держа в руке кувшин с молоком. Очевидно, я оставил его на кухонном столе.
Первой моей мыслью было: «И это говорит женщина, использующая холодильник вместо шкафа для разного хлама». Но сил на споры с ней уже не осталось, а потому я буркнул слова извинения. В ответ она одарила меня столь выразительным и характерным для всех француженок пожатием плеч. А также предложением пойти куда подальше, например, к своему Креветке.
Глава 3
Нет, мы не всегда так плохо ладили. Мы с Ник прожили в любви и согласии почти три года, и за это время между нами ни разу не возникло сколько-нибудь серьезных разногласий.
Познакомились мы, когда я учился на первом курсе библиотечного колледжа. Я пытался разобраться в таксономических несоответствиях англо-американской каталожной системы, изучал опыт Мелвила Дьюи и Сэмюэла Джонсона и как раз в это время начал коллекционировать бланки требований. Параллельно работал техническим сотрудником библиотеки, где в один прекрасный день, толкая перед собой тележку с книгами, переехал колесом ногу моей будущей жены. И разумеется, рассыпался в извинениях, а чтобы загладить вину, предложил помочь ей сориентироваться.
Ник представилась. Говорила она по-английски с сильным акцентом, но тем не менее сумела объяснить, что хочет научиться делать boules de neige,[5] эдакие китчевые снежные шарики, которые почему-то нравятся многим людям. Компания по производству лыжного инвентаря сделала заказ на разработку новой серии рождественских сувениров, и Ник хотелось придать своим бумажным конструкциям оригинальный шарообразный вид, да еще с пузырьками и маленьким лыжником внутри. Проблема заключалась лишь в том, что ей никак не удавалось подобрать жидкость для суспензии. Она перепробовала все — воду из-под крана, спирт, разного рода отбеливатели. Но желаемого эффекта не получалось — крохотные лыжные шапочки и перчатки упрямо всплывали на поверхность.
Необычность запроса, а также серьезность, с которой Ник поведала о своей проблеме, произвели на меня не меньшее впечатление, чем ее красота. И вот не прошло и часа, как мы отыскали требуемую формулу — это оказалась незамысловатая смесь глицерина с антифризом — и записали пропорции.
Ник принялась благодарить меня в самых цветистых выражениях, не преминула отметить также, что ни одна французская библиотека не способна предоставить услуг на должном уровне. И завершила эти формальные изъявления благодарности многозначительным подмигиванием.
Два дня спустя мы встретились снова — на сей раз в отделе периодики. Ник склонилась над подборкой журналов под названием «Стереоскопия».
— Как нога? — осведомился я.
Она смотрела на меня через очки в бумажной оправе, один глаз затенен красной линзой, другой — зеленой.
— Нога? Он хорошо. Хочешь смотреть? — И она кокетливо выставила ногу и пошевелила носком балетной туфельки на шелковых лентах.
— Мне следовало быть осторожнее.
— Au contraire,[6] — возразила она, глядя на меня поверх своих смешных очков. — Тогда бы мы не познакомиться.
На следующий день Ник снова появилась в библиотеке и презентовала мне конверт. В нем лежала «снежная» открытка-шарик с миниатюрными книжками внутри. Я потряс шариком, книжки вспорхнули и закружились точно снежинки.
— Это мне?
— Evidemment.[7]
— Прелесть! Прямо не знаю, как вас благо… Подождите секундочку, я сейчас!
Я нырнул в ближайший проход между стеллажами и стал искать книгу, которая могла бы сразить ее наповал. Сначала нацелился на редкий фолиант формата «элефант» с нарисованными от руки планетами, которые вращались по орбитам на тоненьких золотых кренгельсах. Но пришлось отказаться от этой идеи, поскольку редкое издание предназначалось для отправки в хранилище, о чем свидетельствовал прицепленный к книге ярлычок. Еще несколько минут напряженных поисков, и я наткнулся на куда более впечатляющий образчик — факсимильное издание Меггендорфера «Цирк».
— Extraordinaire![8] — воскликнула Ник, когда на стол перед ней легла книга.
Мой выбор оказался верным, задел самые сокровенные струны в ее душе, ибо не было на свете ничего милее сердцу Ник, чем карусель жизни, состоящая из бесконечных интермедий. Ну и, разумеется, я тоже немедленно стал мил ее сердцу, поскольку именно я нашел эту книгу. Весь остаток дня Ник изучала раскладные картинки, перерисовывала с них скачущих жеребцов, изогнувшихся в самых невероятных позах акробатов и клоунов в пышных воротниках а-ля ван Дейк. Ко времени закрытия мы с Ник буквально утонули в потоке замечательных и редких иллюстрированных изданий. Надо сказать, что рисунки самой Ник ничуть не уступали всем этим великолепным иллюстрациям.
Я показал работы Ник другу, Джорджу Спиайту, куратору библиотечного Центра материальной культуры.
— И это сделал для тебя какой-то читатель? — В голосе его я уловил зависть. Он еще раз встряхнул шарик и стал наблюдать за тем, как медленно оседают вспорхнувшие крохотные книжечки.
— Да, вон та блондинка в гаремных шароварах.
