представление о нашем сотрудничестве.
— Если встретитесь с ней, об этом вообще лучше не говорить. Слово «сотрудничество» вызовет у Ник прямую ассоциацию с информаторами режима Виши.
Джессон покраснел.
— Но это просто абсурд! Ступайте домой и поговорите с ней. И убедите присоединиться к нам, ну, скажем, в субботу.
— Сами знаете, что произошло, когда я пытался уговорить ее. Повесила трубку, вот и весь разговор.
— Попробуйте снова. Нерешительность всегда ведет к провалу, к проигрышу, а я ненавижу проигрывать. И вы, подозреваю, тоже. Стоит только вспомнить, чего вам уже удалось достичь. Разве в самом начале вы ожидали, что удастся определить отсутствующий в шкафчике предмет?
— Нет.
— И однако, вам удалось! А когда этот предмет был не более чем изображением на анонимной гравюре, разве вы предполагали, что удастся установить его принадлежность к королевскому дому?
— Разумеется, нет.
— Но ведь удалось.
— Да, но…
— Учитывая все ваши достижения, не кажется ли вам, что это будет довольно просто — убедить упрямую жену прийти и разделить с нами скромную трапезу?
— Хотите честно? Лично мне кажется, что нет.
Всю эту неделю Ник была практически недоступна, поскольку разлад на семейном фронте вызвал у нее приступ творческой лихорадки. И прорыв произошел лишь в субботу, в тот самый день, когда мы были приглашены в «Фестиналенте». Ник ворвалась ко мне в клетушку, умоляя о помощи. Ей необходимо было доставить последнюю деталь своего проекта, картонную куклу-рекламу в человеческий рост, в агентство в Мидтауне.
Мы уже вышли из квартиры, включили сигнализацию и, стараясь не обращать внимания на злобные смешки соседей, двинулись по коридору, как вдруг Ник вспомнила, что забыла сумочку из бисера. Она никогда не выходила из дома без нее.
Я стоял и ждал ее на углу, наблюдая за тем, как мистер Лопес выкрикивал угрозы в адрес своего поставщика, а сынок мистера Лопеса, засев в пустом корпусе от телевизора, целился из игрушечного автомата в женщину, владелицу туристического агентства из дома по соседству. Та вывешивала в витрине объявление следующего содержания:
САНТО-ДОМИНГО 149 дол.
КАРАКАС 139 дол.
МАЙАМИ 129 дол.
РАЗВОД 250 дол.
Я закрыл глаза и попытался найти прибежище в «Фестиналенте», этом благословенном райском уголке с глобусом посреди салона, тихо журчащим фонтаном, воркующими голубками и покоем. Но ко времени, когда из дома вышла Ник, сжимая в руках сумочку, в голове у меня звучало на мотив самбы: «Санто-Доминго, Каракас, Майами, развод… Санто-Доминго, Каракас, Майами, развод».
Я попытался избавиться от этой навязчивой мелодии, заговорил с Ник о ее дне рождения, до которого оставалось две недели.
— Что, если сразу после того, как отвезем эту штуковину, пойдем в магазин выбирать тебе подарок?
— А я думала, мы разорены, — ответила она.
— Ничего подобного. Особенно с тех пор, как я начал работать на Джессона.
— Не желаю, чтоб ты покупал мне подарок на
— За что это ты так его невзлюбила? Вы же с ним ни разу даже не виделись!
— И не собираюсь. Просто вижу, что он сделал с тобой.
— Но, возможно, при личной встрече мнение у тебя изменится? Встретимся, посидим, поболтаем, и я просто уверен, он тебе понравится.
— Ты что, бросаешь мне вызов?!
Я посмотрел Ник прямо в глаза и тихо ответил:
— Oui.[30]
Глава 26
Хозяин встретил нас одетым по-домашнему: вышитые шлепанцы, кашемировый свитер, мешковатые вельветовые брюки.
— Генри Джеймс Джессон-третий, — представился он. — Tres heureux de faire votre connaissance.[31] — Французский, однако, не слишком помог снять напряжение.
— Привет, — ответила Ник, продолжая оглядывать салон, битком набитый антиквариатом.
— Как видите, я не из тех, кто привык отказывать себе в маленьких забавах и удовольствиях, — заметил Джессон и подвел нас к столику на колесиках, на котором были расставлены разнообразные напитки. Рядом он поставил другой столик — из слоновой кости. И на нем красовался шкафчик с сюрпризами.
— Так вот из-за чего весь сыр-бор? Из-за этой коробки для яиц?
— Каждое яичко здесь из чистого золота, — заметил я.
— Искренне рад, что вы думаете именно так, Александр. — Джессон обернулся к Ник: — Вашему мужу удалось выяснить, что находилось в пустующей ячейке. Предмет, висевший вот на этом гвоздике. История совершенно невероятная. Выяснилось, что это старинные часы, изготовленные одним из ваших соотечественников.
— Вообще-то первые брегеты появились в Швейцарии, мистер Джессон.
— Не мешайте мне, Александр. Я пытаюсь обаять вашу жену.
На Ник все эти слова, похоже, не произвели должного впечатления.
— Почему бы не оставить это отделение пустым? Незавершенность, она почти всегда наполнена глубоким смыслом.
— Почему вы так думаете, дорогая?
Ник лишь пожала плечами.
Тут вмешался я в стремлении смягчить все нарастающую напряженность:
— Знаете, что мне однажды сказал куратор, которому я помогал? Что картины вызывают больше интереса, если их невозможно увидеть. Сказал, что по этому поводу у них в музее, в зале, где вывешены работы старых мастеров, даже проводилось исследование на эту тему. И там, где вместо картины красовалась табличка с надписью «Временно отсутствует», собиралось на семьдесят пять процентов больше зрителей, чем перед полотном Рембрандта, висевшим в каких-то десяти футах.
— Ну и к чему это вы? — спросил Джессон.
— Всего лишь хочу сказать, что людей привлекают пустоты.
— А мне кажется, что зрители рассматривали эти таблички с чувством утраты, так, будто их кто-то предал. Тоска, вот что заставляло их задерживаться, — заметил Джессон, обращаясь к Ник. — Ваш супруг свидетель, лично я ненавижу пустоту и незавершенность, ту неуверенность, которую они вызывают. Голые стены и незаполненные отделения претят моему эстетическому мировоззрению. И моим девизом всегда было: «Я собираю — значит, я существую».
— Но если…
Джессон не дал Ник договорить:
