которых идет речь, это — брегет. А вот три здания, прямо перед нами, — это, собственно, и есть выставочный комплекс. В ангаре справа — выставка технических достижений доиндустриальной эпохи, слева — постиндустриальной…
— Позвольте догадаться самому, — хмыкнул Джессон. — А этот алюминиевый кит, что разлегся в центре, и есть индустриальная часть коллекции Штольца. Известно ли вам, в каком именно доме из гофрированного железа находится наша «Королева»?
— Куко не сказал.
— Конечно, не сказал. А где он сам, черт побери?
— Наверное, отключает сигнализацию по периметру. Датчики тут установлены весьма чувствительные. Продукт высоких технологий.
— Звучит утешительно, — буркнул Джессон.
Внезапно прожекторы выключились. Еще пару секунд спустя темноту пронзил один-единственный луч. Исходил он из центрального ангара. Высветил на миг грязную дорогу и уперся в ветровое стекло нашей машины. Я выскочил из «форда» и едва успел обогнуть капот и оказаться у двери в салон со стороны пассажирского сиденья, как луч начал уходить в сторону.
— Держитесь поближе ко мне, — сказал я Джессону. — И старайтесь не выходить из луча.
Луч довел нас до деревянного настила конвейера, футах в сорока от машины.
— Залезайте, мистер Джессон.
Тот покорно полез на настил. Тут вдруг мотор ожил, Джессон потерял равновесие, покачнулся и крепко ухватил меня за руку.
— Смотрите! — хрипло пробормотал он.
Из темноты прямо навстречу нам вынырнул грузоподъемник. Джессон, продолжая цепляться за меня, рухнул на колени, в этот миг машина начала поднимать нас в воздух.
— Держитесь крепче! — завопил я, стараясь перекричать шум мотора.
— Можете мне поверить, — крикнул в ответ Джессон, — у меня нет ни малейшего намерения свалиться отсюда!
Грузоподъемник снял нас с конвейера и поместил на разгрузочную площадку перед ангаром.
— Сюда, — сказал я, указывая на коробку для обуви, которую выхватил из тьмы еще один луч прожектора.
Джессон осторожно приблизился и осмотрел коробку, но побоялся трогать ее, предоставил эту честь мне.
— Что это такое, черт побери? — пробормотал он, когда я приподнял крышку.
— Молескиновые стельки, — ответил я.
— На кой шут они нам сдались?
— Сейчас объясню, погодите секунду. Тут есть и записка. — Я развернул листок бумаги. — Здесь сказано, что мы должны засунуть стельки в ботинки. Возможно, еще одна мера предосторожности. Да, охраняется это место что твой Форт-Нокс.
— Значит, оба, — пробормотал Джессон, наблюдая за тем, как я вставляю зеленые стельки в ботинки на шнурках.
Снабженные подстилками, точно какие-нибудь шахматные фигуры, мы топтались на площадке в ожидании следующего сигнала. Чтобы скоротать время, Джессон приблизился к массивной железной гильотине, украшавшей вход в ангар.
— На табличке написано, что это приспособление использовали, чтобы обезглавить семьдесят девять аристократов в последние месяцы Великой французской революции. Остается лишь надеяться, что мы не станем восьмидесятым и…
Тут Джессон резко отпрянул. Он едва успел увернуться от падающего лезвия.
— Чисто бреет, — заметил я, но моя шутка успеха не возымела.
Луч света направил нас к кожаному кошельку, лежавшему на полу. Я подобрал его, зная, что Джессон не осмелится сделать этого, потряс и высыпал содержимое ему на ладонь.
— И что прикажете нам с этим делать? — спросил Джессон, позвякивая дюжиной тусклых серебряных монет. На вопрос его ответил очередной луч света. Он указывал на центральный коридор в крыле здания. — Что за…
Джессон умолк, потрясенный открывшимся перед нами зрелищем. Мы оказались в центре складского помещения, битком набитого автомобилями старых марок, а также разного рода механизмами. К чести Штольца, все они были идеально отреставрированы, но, похоже, не функционировали. Неподалеку от нас находился старинный кофейный автомат, сверкающий никелированными боками и кранами.
Луч света сконцентрировался на великолепном механическом пианино. Джессон приблизился к нему и сунул в щель старый десятицентовик. Инструмент ожил.
— Вот чертяка, — пробормотал Джессон, услышав первые аккорды.
— Что не так?
— Симфония Гайдна номер сто один в ре миноре.
— Ну и что с того? — Мне становилось все труднее разыгрывать недоумение.
— Известна также под названием «Часы». Возможно, вы заметили, что я иногда играл из нее отрывки. Да, точно, он просто смеется над нами!
— Кто, Куко?
Джессон вздохнул.
— Да никакой не Куко, Александр. Штольц, вот кто.
Звуки музыки стихли, и луч света направил нас к механической гадалке — деревянной кукле в виде турчанки в человеческий рост, которая обещала «провидческое предсказание судьбы всего за пять центов». Джессон сунул в рот гадалке монету и повернул тяжелую рукоятку. Глаза куклы под кожаными веками закатились, челюсть задвигалась.
— Ви-и-и ла-а-а Ренннн!
— Да здравствует королева? — предположил я.
Джессон резко развернулся на каблуках и крикнул прямо в камеру наблюдения на потолке:
— Довольно! Прекратите, Штольц, вы уже высказались! Выходите! Эй, где вы там?
В ответ на этот вызов луч света подвел нас к отгороженному бархатными канатами пятачку в дальнем конце ангара. К одному из столбиков была прикреплена записка следующего содержания: «Время пришло».
Надо сказать, что, кто бы ни наблюдал за этим зрелищем, возникшим в пустом пространстве, — библиотечный работник, коллекционер, вор или лжец, — каждого из них сразила бы наповал его необыкновенная, почти осязаемая красота. Как именно Штольц достиг такого эффекта, для меня до сих пор остается загадкой, хотя я и ознакомился с последними разработками в области лазерных технологий и оптических эффектов. Из простого снимка он соорудил трехмерное изображение часового механизма, тикающего брегета времен Марии Антуанетты, блистающего и искрящегося великолепием, словно драгоценный камень.
Он материализовался примерно футах в восьми над отгороженным пространством и сверкал, дразня своей недосягаемостью, точно хрустальное яйцо, пляшущее на невидимом гребне морской волны. Теперь такое кажется мне невозможным. Ну что, скажите, может быть особенного в тикающем часовом механизме? Но поговорите как-нибудь с ученым-химиком, специализирующимся на пигментах. И он скажет вам, что даже обычная краска может кого угодно привести в полный восторг, если художник с умом ее использует.
Джессон стоял совершенно неподвижно, завороженный этим волшебным зрелищем. На лице его отражались одновременно восторг и страх. Примерно через минуту он положил руку на бархатный канат. И мне показалось, что часы затикали еще громче и многозначительнее, словно вот-вот собирались привести в действие взрывной механизм.
— Может, нам лучше отойти? — сказал я. — Бог их знает, как там работают эти детекторы.
Но Джессон меня не слышал. Он был заворожен созерцанием предмета, которого так жаждал,
