— Облекло! — радостно заулыбался он. — Готово!
Шелонин догадался, что «облекло» — это, наверное, «шинель» или вообще «одежда», а «готово» не требовало пояснений.
— Спасибо, дедушка, большое спасибо! — потряс он руку старику.
Дед Димитр заговорил о чем-то быстро-быстро. До слуха Ивана долетали слова, уже ставшие знакомыми: «болгари», «русци», «турци»; были тут и «братушки», и «една вера». Многого не понял Шелонин, но главное уяснил: старик готов сделать и не такое, не будь он преклонных годов; русские пришли умирать за болгар, для них болгарин ничего не пожалеет: его дом — это и дом русского. Все, что у него есть, — это и для братушки, для дядо Ивана, которого ждали пятьсот лет. И, словно желая доказать, что говорится это не ради красного словца, старый Димитр вышел за дверь и быстро вернулся с куском шпига и бутылкой холодной ракии. Иван пробовал было отказаться, но старик или не понял этого отказа, или не пожелал понять. Он налил Щелонину глиняную чашку, а себе «малко-малко», с наперсток.
— Аз болен, — как мог, пояснил он. — Станах, когато братушките доидоха Тырново [9].
Иван выпил, крякнул, закусил куском шпига и, не будучи дипломатом, простодушно сказал:
— Как наш самогон, но пить можно, дедушка!
— Може, може! — обрадовался Димитр, решивший, что Иван интересуется, можно ли ему выпить еще или достаточно одной глиняной чашки. — Може, може! — повторил он. — Всич-ко това еза [10] тебе, Иван!
Шелонин покосился на графин и пришел к выводу, что дела его будут совсем плохи, даже если он вытянет не «всичко», а половину графина: быть ему тогда под столом. Не дай бог забрести сюда ротному! Старик потянулся к графину, руки у него дрожали, но он продолжал улыбаться и что-то тихо, но быстро говорил. Иван решительно покачал головой. Но это не остановило старика.
— Добре, Иван, много добре, Иван! — не уставал повторять хозяин, пододвигая посудину гостю и радуясь тому, что напиток, который он так долго хранил, нашел достойное применение.
Неизвестно, чем бы все это кончилось, не появись на пороге дома стройная девушка с веселыми карими глазами.
— Дядо Димитр! — воскликнула она и бросилась старику на шею.
— Еленча! — обрадовался старик.
Он поцеловал ее и до того растрогался, что тут же всплакнул. Скупая мужская слеза повисла на его седом усе и заблестела прозрачным стеклышком, но он уже не замечал ее и не мог оторвать взгляда от нежданной гостьи. И, только взглянув на солдата, старик словно опомнился и сказал:
— Русци солдат Иван!
— Иван? — изумилась она. — Вы так похожи на другого Ивана! Я встретила того в Кишиневе.
— Наверное, это я и был, — сказал Шелонин. — Это когда вы брата искали, из болгарского ополчения.
— Тодора! — подтвердила она, — Здравствуйте!
— Здравствуйте, Лена, — сказал он и протянул здоровую левую руку.
— А что у вас с правой? — удивилась она. — Вы ранены?
— Укусил турчонок.
— Надо же — укусить руку!
— Он бы и горло перегрыз, столько у него было злости! — улыбнулся Шелонин.
— А за что?
— Ятаган отцовский я взял в руки…
— И малые, и старые — все они звери! — вырвалось у Елены.
Старик стал расспрашивать, где была все эти годы племянница и как она добралась до Болгарии. Елена отвечала не спеша: ей хотелось, чтоб ее понял и дядо Димитр, и этот русский солдат. Говорила она то по-болгарски, то по-русски. Рассказывала о работе в русском госпитале, о переправе через Дунай, о передвижении вместе с русской армией к Тырнову. Улыбаясь, заметила, что русские ее не обижали, а, наоборот, везли на повозках, кормили. Ее сундучок с одеждой и сейчас движется где-то в обозе.
Выглядела Елена усталой, но держалась бодро и все время улыбалась, отвечая на вопросы старика.
— Крестного не встречала? — спросил он.
— Дядю Данчо? — Елена привстала со стула. — Нет. А где он?
— Ко мне заходил, важную бумагу оставил для русского генерала. Очень торопился куда-то. Думаю, подался он на Стара Планину [11].
— Как бы я хотела увидеть этого доброго человека! взволнованно произнесла Елена.
— Увидишь еще… У меня-то долго пробудешь?
— Побуду, пока русские не освободят наше Габрово, — ответила девушка. — Ванюша, — обратилась она к солдату, — наше Габрово — лучший на земле город!
— Да, да, хубов [12] град, — подтвердил старик и с улыбкой проговорил еще что-то.
— Дядо Димитр сказал, что в Габрове живут веселые, по очень скупые люди, — чуть слышно сказала Елена, почувствовав, что Шелонин не понял последних слов старика. — Но это неправда, Ванюша, это про себя сами габровцы придумали, такой они народ! Я потом о них расскажу!
Старик засуетился и вышел из комнаты. На этот раз он задержался на целых полчаса. Вернулся с посудиной, похожей на русские крынки для молока.
— Перцы, ты их любишь! — пояснил старик.
Елена перцам очень обрадовалась, она ела сама и угощала Ивана. Зная свой лютый красный перец, Шелонин пытался отказаться, но эти перцы были сладкими и вкусными, и съесть их можно было много. Иван ел и похваливал.
— Плох тот болгарин, — сказала Елена, — который не заготовит перцы на целый год!
— Как у нас капусту и огурцы, — заметил Шелонин.
— У нас делают и огурцы, и капусту, но перцы!.. — Елена подложила гостю еще полдюжины перцев. Старик попытался было налить ему и ракии, но Елена так решительно запротестовала, что рука Димитра повисла над столом, не дотянувшись до большого кувшина с крепкой болгарской водкой: — Ему больше нельзя. Он солдат, а у русских очень строгая дисциплина. Потери-то у вас на Дунае были или бог миловал? — вдруг спросила Елена.
— Были, Леночка, были! — Шелонин вздохнул, — В нашей роте турка пятерых потопил, двоих убил, а семерых ранил. Нашего ротного контузило, да он все равно в строю остался.
— Много! — вздохнула Елена и невольно понизила голос: — А война еще только началась!
— Может, она скоро и кончится, — высказал предположение Шелонин. — Может, и без потерь больших обойдемся. Турки-то по всем линиям бегут, мы их догнать не можем.
— Хорошо бы без потерь, Ванюша, люди у вас такие хорошие!
После обеда Елена стала спешно прибирать запущенную стариком квартиру. Деду и Ивану она сказала, что ей надо засветло наведаться на окраину Тырнова, где, по слухам, сегодня расположатся болгарские ополченцы. Возможно, там удастся встретить и брата Тодора.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
I
Степану Остаповичу Ошуркову кажется, что пожатие руки, которого он удостоился недавно, можно будет чувствовать всю жизнь. Его напутствовал сам князь Черкасский — представитель фамилии не только
