железного лома, отживших свой век машин.
— Говоришь, участвовал в забастовке? Любопытно, — покачал головой Мдлака. — Я сам шесть месяцев отсидел за политику. Они люто ненавидят черных агитаторов. В приговоре было сказано, что я выступал на «бунтарской сходке». Из тюрьмы меня сослали прямо сюда, даже не дали свидания с родными.
— А что это была за сходка? — спросил Элиас, стесняясь показать свою неосведомленность. Они разговорились во время перекура, усевшись на обочине дороги.
— Слушай — сейчас узнаешь…
В бригаде было девять рабочих. Один из них, Тсатсу, годился им в дедушки, но трудился наравне с остальными. Выбора не было — все лучше, чем околевать с голоду.
По свистку десятника, означавшему, что перерыв кончился, все вскочили на ноги, и только Тсатсу так и остался лежать на куче вырытой земли.
— Что стряслось со старым ублюдком? — крикнул десятник. — Нашел время дрыхнуть!
Кто-то пошел будить старика.
— Он уснул навеки, отправился к предкам. Там ему будет лучше, чем на этом свете.
Старик распластался на земле, как ворох ненужного тряпья.
Весь лагерь шел за его гробом, хотя никто не знал, откуда он родом и где его семья. Просто старик, уморивший себя работой, чтобы не умереть с голоду. Его завернули в самое чистое, нерваное одеяло, какое только нашлось, и похоронили на склоне близлежащего холма. Тут уже было довольно много могил — и взрослых, и детей. Первые обитатели лагеря открыли это кладбище, а те, кто пришел им на смену, продолжали хоронить здесь своих покойников. Жалкие крохи разбитых жизней будто заметали под ковер каменистой земли.
Элиас вскоре перестал считать Мдлаку чудаком и всерьез прислушивался к его словам. Именно Мдлака совершил обряд над покойником, потому что в лагере не было священников, а красноречия Мдлаке не занимать. Люди жадно ловили каждое слово. Из свежевырытой могилы торчали гнилые крепежные доски, словно высохшие стволы диковинных деревьев. С гор, как дыхание смерти, дул леденящий ветер.
А потом всем миром решали, кому достанется место Тсатсу в ремонтной бригаде…
Спустя некоторое время в лагерь прикатили вербовщики из города, и Элиасу снова повезло. Мдлака дал ему письмо, нацарапанное на клочке оберточной бумаги. Так Элиас попал в организацию…
Давно это началось, думал Элиас, и вот куда привело. Вспомнив Мдлаку и Тсатсу, он ни на миг не пожалел о сделанном выборе. Приведись начать жизнь заново, он бы пошел тем же путем…
За окнами продребезжал мусорный фургон, донесся цокот подков. День быстро угасал, сужавшийся сноп желтого света перекочевал с пола на кофейный столик, потом взобрался по стене на эстамп в рамке с видом горных вершин. В приемной, глядевшей окнами на улицу, почти не было мебели, за исключением выстроенных вдоль стены стульев и столика с неизбежной кипой старых газет и журналов, захватанных, мятых экземпляров «Дейли миррор» и «Фемины». Новости, напечатанные в них, давным-давно стали историей.
Бейкс сидел на стуле, пряча раненую руку под застегнутым на талии пиджаком. Голова раскалывалась, ныла рука, его лихорадило. Превозмогая боль, он ждал своей очереди.
Перед ним было еще два пациента: старик, одетый, несмотря на жару, в толстое пальто, с трясущимся от дряхлости ртом и выцветшими, слезящимися глазами и мальчик в чистеньком отутюженном костюмчике и галстуке в сопровождении матери. Мальчишка сосал палец, дергал себя за галстук и поглядывал на Бейкса. В комнате носился слабый запах дезинфекции.
Бейкс пришел к доктору лишь на следующий день, как любой другой пациент, чтобы ни у кого не возникло подозрений. «Ходячий больной», — невесело думал он. Он не обратился в пункт «скорой помощи», который столько раз видел в рекламном кинофильме: стоявшие наготове джипы, санитары с носилками, лениво жующие резинку. Потом на экране появлялись титры с именами актеров, и начинался фильм. К концу сеанса пол бывал усыпан ореховой скорлупой и обертками мороженого…
Бейкс очнулся. Мальчишка все так же теребил свой костюмчик, вращая пытливыми глазенками. Его мать с брезгливой миной бросала на Бейкса взгляды, браня при этом ребенка за то, что он сосет палец. Она так и впилась в осунувшееся лицо, потускневшие медно-карие глаза, оттопыренную верхнюю губу, заметила темное пятно засохшей крови на манжете рубахи. У нее не осталось сомнений, что это какой-то негодяй, отпетый тип. Видать, пырнули ножом в пьяной драке.
Не мог же он врываться к доктору среди ночи. Кроме того, Бейкс не знал его домашнего адреса. Доктор несколько лет назад сделал добровольный взнос в кассу организации. Бейкс и еще один товарищ приходили за деньгами сюда, в клинику. В те времена можно было смело полагаться на сочувствующих. Однако с уходом движения в подполье доктор мог измениться. Придется рискнуть, выдумать какое-то объяснение. Среди бедных людей увечья в конце недели — столь же заурядное явление, как, скажем, протекающая кровля. Рана болела все сильней, Бейкс едва сдерживал нетерпение.
Старик уснул, губы у него продолжали трястись. Дама все отчитывала ребенка, пугая его разными болезнями. Она поглядывала на Бейкса с беззвучным вызовом и укоризной.
Наконец дверь отворилась, из кабинета вышел пациент с бутылочкой коричневой жидкости в руках, и смуглая женщина в белом халате позвала:
— Следующий!
Дама вскочила со стула, будто опасаясь, что Бейкс или старик ринутся в кабинет без очереди. Таща за руку упирающегося сына, она устремилась вслед за сестрой. Дремлющий старик покачивался на стуле. Кругляшок света на стене все уменьшался. Вошел новый пациент, огляделся с порога и с достоинством прошествовал к свободному стулу.
Бейксу показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он предстал перед доктором.
— О, мистер… Бенджамен, не так ли? — Доктор весело поглядывал сквозь роговые очки, вертя в руках стетоскоп. Бейкс скользнул взглядом по скамье с привязными ремнями — точь-в-точь средневековая дыба, — по стеклянным ящичкам с наводящими страх иглами и шприцами, по сосудам с притертой пробкой. В них, наверно, хранятся яды. Толстый коротышка с желтоватым лицом, в накрахмаленном белом халате светился добротой. Задорные глаза за круглыми стеклами смотрели спокойно и безмятежно. За долгие годы практики он научился одним своим видом внушать уверенность больным.
— Бейкс, моя фамилия Бейкс. — Немудрено, что доктор ошибся. Имена нынче меняют не реже сорочек.
— Конечно, — подхватил доктор. — Бейкс. Вы однажды были у меня. И кажется, не по поводу своего здоровья. Теперь я вспомнил.
Он показал Бейксу на стул и обратился к темнокожей сестре:
— Не ищите, на этого пациента не заводилась карточка.
Бейкс сел, и сестра расстегнула пиджак. Подлетел доктор, от него запахло табаком и эфиром.
— Гм-гм, где это вас угораздило?
Сестра обрезала ножницами рукав рубашки, он упал в подставленную корзину, как слинявшая змеиная кожа. Бейкс зажмурился, чтобы не видеть раны.
— Гм, глубокий порез, — с улыбкой продолжал доктор. — Сестра, придется наложить швы. Но сначала промойте.
— Несчастный случай, — начал было Бейкс, но ему тут же заткнули рот термометром. Сестра легкими и точными движениями промывала рану. Когда термометр вынули, Бейкс сказал — Нельзя ли, доктор, переговорить с вами с глазу на глаз?
— Конечно, мистер Бейкс. Как только управимся с вашей рукой, идет? — Он помахал в воздухе мотком хирургической нити. — Что вы поделывали все это время?
Доктор не дал Бейксу времени придумать ответ, тут же добавив:
