дух, внушала веру в наши силы. Но и враг силен. Об этом нельзя забывать.
Время неумолимо приближало к ответственному экзамену — состязаниям на первенство по воздушному бою. Вот где показать свою боеготовность. Но вместе с тем Лев начинал переживать: некоторые летчики никак не могли подняться выше «тройки».
«Может, я чересчур требователен, не с той меркой подхожу к людям?» — думал он иногда. Но ведь его мерка — это мерка реальных боев. Не сражайся он в Испании — не знал бы того, что ему теперь известно…
«Нет, все правильно!» — говорил он себе и не шел ни на какие послабления.
— Комоса — на старт!
— Череватенко — на старт!..
День за днем звучали его команды на аэродроме, самолеты ходили конвейером, задерживаясь на земле только для того, чтобы дозаправиться бензином. В это-то время и случилась поломка при посадке на самолете летчика Лобзаря.
Шестакова, привыкшего к тому, что самолеты возвращались из боя насквозь изрешеченными, это не очень взволновало.
— Пока будут ремонтировать машину — отдохни, а потом продолжишь тренировки, — сказал он Лобзарю.
По-иному посмотрел на это происшествие комиссар.
— Лев Львович, может, нам немного снизить взятый темп? — обратился он к комэску. — Люди от усталости скоро начнут падать.
— Юрий Борисович, если нам сейчас хоть чуть-чуть сбиться с ритма, — все пойдет насмарку. — Понимаешь, люди, как говорится, заведены, настроены. Они сейчас могут горы свернуть. Расслабить их сейчас — загубить дело.
— Против таких доводов возразить трудно. Только сдается мне, Лев Львович, что мы хотим невозможного — всех сделать мастерами воздушного боя. Не надорвемся ли?
— Если стремиться к недосягаемому, то действительно, пуп надорвешь. Но разве мы хотим невозможного? Почему ты так считаешь?
— Да ведь для того, чтобы быть настоящим мастером воздушного боя, нужен, наверное, определенный талант. Можем ли мы сказать, что все наши летчики обладают таким талантом?
— Юрий Борисович, давно известно, что сначала был труд, а потом появились таланты.
— Согласен. Но мы же сплошь и рядом видим: люди делают одно и то же, только у одного получается вкривь и вкось, а у другого — залюбуешься. Значит, у другого все-таки талант.
— А скажи-ка мне, комиссар, что такое КПД?
— Коэффициент полезного действия, — недоуменно ответил Рыкачев.
— Так вот, я думаю, что самой природой в каждом из нас, живущих, заложен в принципе одинаковый КПД. Мы же ничем не отличаемся друг от друга — у всех одна голова, две руки, две ноги.
— И что же из этого следует? — спросил Рыкачев, с интересом следя за развитием командирской мысли.
— А то, дружище, что все мы работаем в равных условиях, а КПД у каждого разный.
— Согласен. Очевидно, дело в том, что одни всего себя отдают делу, а у других усилия распыляются на второстепенные мелочи…
— Совершенно верно. Как говорится, дело не подводит человека, человек его подводит. Дело, если в нем вся твоя душа, никогда тебе не изменит. Так и у нас, в авиации. Возьми хоть самого Чкалова. Всю свою энергию, умственную и физическую, он без остатка отдал своей мечте, единственной цели — быть настоящим летчиком!
— Да, командир, с тобой трудно спорить, — снова сдался комиссар. — Логика у тебя железная. Конечно, без труда не может быть таланта. А раз все дело в труде — надо работать, работать и работать. Только в повседневной текучке, сутолоке как-то забываем мы об этом. И часто нас вполне устраивает средний уровень подготовки летчика, техника, механика.
— А за этим средним уровнем, — продолжал Шестаков, — нередко кроется обыкновенная нерадивость, мешающая нам добиться наивысшего КПД.
— Добьемся! — решительно заверил комиссар.
— Будем стараться вместе.
Это был разговор двух людей, облеченных правом и обязанностью обучать и воспитывать других. В то сложное, напряженное для нашей страны время они умели смотреть на свою ежедневную боевую работу с прицелом на будущее.
Необычно и закончился этот разговор.
— Юрий Борисович, а не кажется ли тебе, что люди утомляются не столько от напряжения, сколько от однообразия? Взлет, зона, пилотаж, атаки, посадки… Давай-ка внесем некоторое разнообразие в нашу учебу. Ну, к примеру, завтра организуем стрельбу из пистолета в тире…
— А по вечерам встречи по волейболу, футболу, — добавил Рыкачев, зная приверженность командира к спорту.
— Отлично! А там смотришь — вечер самодеятельности в воскресенье организуем.
— И командир будет его вести…
— А почему бы и нет? С удовольствием.
Ранним утром следующего дня всей эскадрильей отправились в тир. Сначала — чистка пистолетов. Посыпались шутки-прибаутки, все повеселели, приободрились.
Лев Львович, протирая шомполом ствол, вдруг спросил:
— Кто знает, что означает слово «пистолет»?
Все подумали, что тут кроется какой-то подвох. Однако мало кто знал происхождение слова «пистолет», поэтому начали высказывать различные предположения и догадки.
Лев Львович выслушал всех, а потом сказал:
— А ведь об этом рассказывается в сегодняшней окружной газете. Во время гуситских войн впервые появилось короткоствольное оружие «пистоль», что по-чешски означает «дудка»…
Рыкачев, чистивший свой пистолет рядом, подумал: «Опередил меня Лев, ведь и я успел посмотреть газеты, читал и об этих пистолетах».
А комэск между тем продолжал:
— Чехи били из пистолей крестоносцев, а вы считайте, что перед вами фашисты, бейте без промаха.
Он первым вышел на линию огня, одну за другой послал в черный круг все три пули.
— Слушай, Лев Львович, ты прирожденный комиссар, — сказал ему после стрельб Рыкачев. — Считай, благодаря тебе все отлично отстрелялись. Вдохновил!
— Спасибо, Юрий Борисович, за комплимент, только и свою работу со счета не сбрасывай. Кто вчера беседовал с летчиками о международном положении? Ты. И как беседовал? Заслушаешься! Так что, как говорится, каждый должен быть мастером своего дела.
…Когда-то Виктор Гюго сказал: передвигая вперед стрелку часов, бег времени не ускоришь. А вот Шестакову казалось сейчас, что в его наручные часы кто-то вставил пружину, ускорившую бег их стрелок, а вслед за ними и времени.
В эскадрилье не успели оглянуться, как подоспели состязания. Проверить готовность к ним летчиков прибыл инспектор армии.
Сухощавый, жестковатый по характеру майор — отменный летчик, мастер воздушного боя — он молча, не проявляя никаких эмоций, поднимался в небо с каждым летчиком поочередно. Никто не услыхал от него ни одной фразы по поводу выучки летчиков. Так длилось два дня. Лев начинал нервничать. Домой приходил расстроенный, взвинченный. Только при виде тянущего к нему ручонки сынишки оттаивал, добрел.
Но от жены и матери ничего не скроешь.
— Что там у тебя, Левушка, происходит? — допытывались они.
— Да ничего особенного, служба как служба, всякое бывает, — отвечал он уклончиво. — Дома Лев не любил «распространяться» об эскадрильских делах, из него ничего нельзя было вытянуть.
