Саша с демонстративным спокойствием пододвинул второй стул поудобнее, чтобы лучше видеть супругу, менявшую цвет лица словно хамелеон, упавший на светомузыку, и уселся напротив:
– Привет!
– Как ты сюда попал? – немедленно пошла в атаку Катерина. Кто не знает, что лучшая защита, это нападение, тот неандерталец. Данный прием знаком любой современной женщине. Да и любому мужчине, к сожалению. – Что это все значит? Нет, какая наглость!
У нее закончились аргументы, и сформулировать, в чем именно заключалась наглость, не получались. Да, она собиралась после возвращения развестись. Да, этот тюфяк не шел ни в какое сравнение с Валентином. Но все задумывалось несколько иначе. Если Саша соглашается на аферу, то Катя начинает презирать его за обман старой женщины. Фу, какая низость, поверить в глупую историю с похищением и обобрать старушку, видеть тебя не могу… и так далее. Если же он не соглашается, тем более – безобразие. Пожертвовать любимой женщиной, подвергнуть ее опасности! И опять же – подлец. При любом раскладе Белогорский должен был остаться в виноватых и при дележе имущества вести себя тихо и покорно, как и положено человеку, обремененному муками совести.
А теперь как поступить? Как объяснить свой отдых на средиземноморском побережье? Сказать, что выиграла путевку в лотерею, как они и задумывали с Валей изначально? То есть отмежеваться от Валентина и снова как-то договариваться с этим нудным Белогорским? Да ну! Или договариваться?
– Ну как? – заботливо поинтересовался супруг. – Придумала версию? У тебя на лбу аж извилины проступили от усиленной умственной деятельности! А ты не напрягайся. Я, вообще-то, в курсе событий. И про тебя, и про Валентина, и про то, что путевку сюда ты сама покупала! Надеюсь, с квартирой Анны Борисовны твой хахаль придумал, а не ты?
– Что ты себе позволяешь? – взвизгнула Катерина. – Что за намеки!
– Смотри-ка, обиделась, – удивленно произнес Александр. – Надо же, какие мы нежные. А ты в курсе, что на вас там дело заведено? И Валю твоего уже взяли.
– Как? – посерела Катерина. В ее стройной модели будущего никакого «взяли» просто быть не могло. – И что теперь? Меня посадят?!
Саше было противно. Как в детстве, когда однажды он увидел крысу в мышеловке. Бабушка понаставила этих ловушек по всему участку. И крыса – отвратительная, с глазами-бусинками, хищным оскалом узкой мордочки и длинным, голым хвостом – попалась. Маленькому Саше тогда захотелось ее выпустить. Не потому, что пожалел, а просто было очень гадко на нее смотреть.
Как и сейчас.
Катя, его милая, красивая, божественная Катя была сейчас той самой гадкой крысой. И почему он не замечал в ней этого раньше?
Правильно говорят: от ненависти до любви один шаг. Иногда даже не шаг, а вздох. Вот только что трепетало в груди всепоглощающее чувство, и глаза заволакивало счастливой пеленой, и голова кружилась в упоении… И на тебе – смотришь, моргаешь и думаешь: чего только не почудится! Любовь – мираж. Но порой с этим миражом можно прожить всю жизнь, поверить в него, и тогда на выжженной пустынной земле зажурчит фонтан, вырастут раскидистые деревья и запоют райские птицы. Жизнь – такая штука… Главное – не моргать, А если моргать, но очень осторожно, чтобы не спугнуть это волшебное чудо по имени «любовь».
Саша и не моргал. А жена, вот ведь глупая, спугнула. И в одно мгновение ничего не осталось. Хотя – нет. Обида чуть-чуть, злость и уязвленное самолюбие. Но это пройдет, как проходит любая боль. Не совсем, но притупится, притрется, сгладится. И будет лишь иногда чуть покалывать сухими шипами воспоминаний.
– Никто тебя не посадит. Нервы помотают, но ты пойдешь как свидетель. Я узнавал.
– Я узнавал! – вдруг с презрением выпалила Катерина. – В этом ты весь! Сухарь, честолюбивый червячок, ничтожество. У тебя выверен каждый шаг, все просчитано и продумано. Ты – безжизненная машинка, у которой никогда ничего не будет. Скучный, пресный, убогий. Да, Валю посадили, зато сколько с ним было драйва! Я хоть чуть-чуть, но жила. Рядом с ним – воздух, ветер, а рядом с тобой – пустота. Унылая пустота!
– Ветер, да, – рассеянно кивнул Белогорский. – У тебя этим ветром, кстати, ожерелье сдуло. Но, наверное, ты права, ощущение настоящей жизни и настоящего полета того стоило. И это даже здорово, что мы сейчас объяснились, расставив точки над «i». Бедная ты, бедная. Сколько же в тебе накопилось!
– Погоди! – охнула Катерина. – Как ожерелье сдуло? Что это за дурацкие шутки?
– Ты Валю домой к нам приводила? Приводила! В сейф за документами по Зевс лазала? Лазала. Ожерельем небось похвасталась?
– Ну и что? Нельзя? Оно мое, между прочим!
– Было твоим, стало чужим. Валю твоего взяли вместе с твоим ожерельем. Так что ты теперь можешь не волноваться – все в сохранности, к делу подшито. И Валя твой в сохранности, лучше, чем кочан, на зиму заквашенный, и наследство. Как говорится, спи спокойно, дорогой товарищ!
– Он меня обокрал? Не верю! Ты лжешь!
– Слушай, Кать, давай ты со своим Валентином сама разберешься? Тебе все равно повестку прислали, к следователю идти придется – там и получишь все разъяснения. А я от тебя только хочу услышать: ты согласна развестись сразу, как только мы вернемся домой?
– Да нужен ты мне! Я вперед тебя в ЗАГС побегу с заявлением!
– Вот и отлично! Договорились. – Белогорский встал и двинулся прочь, нахально топча газон, чего раньше никогда не делал.
– Я смотрю, ты торопишься? – крикнула вслед Катерина. – Есть куда?
– Есть, – не оборачиваясь, произнес он.
За ужином основательно перессорившиеся между собой отдыхающие даже не смотрели друг на друга, надеясь провести остаток отпуска так, чтобы после возвращения в родные пенаты не пришлось начинать новую жизнь.
Гризадзе ворковали над своей Юлечкой, насильно впихивая в нее пюре. Юлечка верещала и плевалась, как опытный снайпер. Тимофей бережно счищал с Нининой кофты ошметки картофеля и нежно бормотал что-то жене в ухо. Та улыбалась и даже не орала на обнаглевшее дитя. Лодкины сидели, держась за руки, как молодожены. Ну, или как люди, предотвращающие возможный побег друг друга. Но скорее – первое. Потому что на столе у них гранатово-алым мерцало в бокалах вино, а временно выпущенный из крепких педагогических объятий Руслан рубился в свое удовольствие в очередную игрушку на телефоне. И никто его, о чудо, не трогал!
Фельчуки, наскоро поев, хохоча и толкаясь, унеслись в свой номер, Тетёхин обхаживал очередную белокожую девицу из вновь прибывших. Та млела, смущалась и счастливо улыбалась. Герман Тихонович сидел в обществе двух милых старушек и вдохновенно рассказывал им про местные достопримечательности.
Ася с Аликом отсутствовали. Жене удалось лишь увидеть перед ужином, как они наматывали круги по территории, оживленно болтая. Судя по тому, что шли они в обнимку, у Муравской назревал очередной роман. А может, не очередной, а последний.
Непроницаемо-черное небо было усеяно миллионами крохотных звезд. Они сказочными бриллиантами дырявили волшебную темноту, маняще поблескивая и изредка срываясь вниз. Женя проследила взглядом за одной и торопливо загадала желание. Оно было таким простым, понятным и пронзительным, что хотелось плакать. Неужели он не видит? Неужели не чувствует? Ночь – для них двоих. Море – для них. Эта невероятная история произошла лишь для того, чтобы они встретились. И что теперь?
Она взглянула на Сашу, с аппетитом уплетавшего овощной салат: высокий лоб, непослушная прядь, падающая на глаза, красивые, сильные руки… Нет, не смотреть! Не думать! Потому что она уже влюблялась. Евгения Лебедева с завидным постоянством обманывалась, наступая на одни и те же грабли. Но сейчас было не так. Впервые – не так. Впервые – страшно. Страшно потерять, упустить, отпустить.
– Слушай, как тут вкусно, – восхищался тем временем Белогорский, поглощая капусту и тщательно двигая челюстями. – Ты почему не ешь?
– Не хочется, – мучительно краснея, отвернулась Женя.
Может, признаться ему? Но это же значит напрашиваться. Унизительно, неловко и нелепо. Он должен
