хлопцы, больно я вам нужен, уж не маленькие.
После обеда, когда солнце начало свой неуклонный путь на запад, все беспорядочное войско багунов вступило в Усть-Кедровскую равнину – покатые холмы, разнотравье, ветры и ни одного дерева.
Впрочем, одно дерево им повстречалось. На голом каменистом взгорье, на обдуве, стояла тонкая чахлая осина. Её заприметили издали, так как на ней чернели будто плоды – диковинное дело! А подъехав поближе – ахнули.
На всех ветвях висели дохлые вороны – не меньше сотни окровавленных, изуродованных птиц.
Так оно и случилось, как предсказывал Путята, – засвистели стрелы, и несколько человек с криком боли пало с коней. Нападающие устроили засаду с умом: с северо-востока на юго-запад протянулась лесистая полоса – Лосиное Урочище по-местному, – и единственная просека проходила по дну узкой долины, меж двух крутых холмов с осыпавшимися склонами.
Но багуны не были бы самими собой, если б не сумели вывернуться из этого, труднейшего, на первый взгляд, положения. Их разброд и неорганизованность сыграли им на руку. Все люди едут по дорогам, но хольдам ведь закон не писан, и они перли на своих закабаленных конях сквозь заросли, прямо в густую чащобу – Лосиное ведь Урочище!
Бой был короткий. Основная группа, состоявшая из гридей и отроков, развернулась и ушла из-под обстрела в поле и сразу же, встав кругом и закрывшись щитами, начала медленное движение по дороге. Лучники, пристроившись меж щитов, слепо осыпали откосы стрелами, и оттуда, с хриплым воплем, уже свалилось два человека. То были крестьяне в рубахах, лаптях и с топорами, засунутыми за пазуху.
Крестьяне не воины. Хоть они и следили за передвижением сечи, но как следует подготовиться к бою не смогли. Хольды, шарившие в лесу, смекнули в чем дело, тихо, как мыши, подкрались к увлекшимся перестрелкой повстанцам, и ударили им в спины. Вскоре с вершин полетели мертвые, и спустя десять минут вся дорога была усеяна грудой окровавленных тел – не меньше пяти сотен, Асмунд любил подчитывать жертвы, и свои и чужие.
Не прошло и получаса, как бой закончился.
Семен в раздумии ходил мимо тел поверженных врагов. Бойцы расчищали путь, бросая тела павших, застывших в самых нелепых позах, в придорожные кусты. Семен думал, что подтолкнуло этих мирных людей, живших на веками вспахиваемой и засеиваемой ими земле, дороживших землей, вросших в неё корнями, схватиться за оружие? А что толкнуло его самого избрать свою участь? Нет, не правильно, его судьба – это стечение обстоятельств, не зависящих от него. Все, что он мог сделать – это цепляться за жизнь; отчаянно, бездумно пытаться уцелеть, точно червяк в клюве воробья – если подумать, бессмысленное стремление.
В последнее время Семен часто задумывался над этим. Почему человек поступает так, а не иначе? В данном случае, ответ напрашивался сам собой – тирания князя Андрея ожесточила сердца крестьян, заставив их сплотиться перед лицом нового врага, который, вне всякого сомнения, втопчет в грязь все их уцелевшие ценности. Как горько осознавать, что это он, со своими сподвижниками, разорит их дома и житницы, порежет скот, надругается над детьми и женщинами – так было всегда, сотни и сотни раз.
Но эта горечь лишь слегка опечалила Семена. Вся боль окружавшего мира билась внутри него раненой птицей, но дверь, ведущая к сердцу, приоткрылась совсем чуть-чуть. Он чувствовал себя как нашкодивший ребенок, до конца не осознающий, что он натворил. Тем не менее, Безбородый не знал покоя, не знал, и это мучило его.
Семен вспомнил, когда он вступил на этот тернистый путь самокопания и переосмысления всей своей жизни. Три года назад – именно тогда его хунда остановилась в местечке под названием Пал, в Приозерной равнине. В местном лесочке Семен, охотясь, набрел на имение кметя по имени Глеб.
Глеб был крепким, пышущим здоровьем мужиком, хозяйственным и правильным во всех отношениях – красавица жена, восемь детей, да и дом, дом-то!.. Здоровенную ладную избу, хозяйственные постройки и все вокруг Глеб сделал своими руками, и настолько искусно и добротно, что там не стыдно пожить и царю.
Хозяин приветливо встретил гостя, разговорился с ним, не скривился и не замялся, узнав, кто он такой и чем занимается, пригласил в дом, угостил хлебом-солью – бескорыстно, от всего сердца, чему Семен немало подивился. Потом он водил его по двору, рассказывал как и что делал, упомянув о хитростях и семейных секретах: как рубил избу, как ставил крышу, и про окошки и крыльцо и качели для ребятни… всё руками и головой.
Семен удивлялся безмерно. Вечером Глеб собрал всю семью, достал из шкафчика завернутую в тряпицу толстую книгу и принялся важно читать. Торжественный и напыщенный тон хозяина, его чрезмерная серьезность и самодовольство уже стали утомлять Семена. В тот момент спотыкающееся, но при этом напевное чтение Глеба вызвало у него улыбку, он собрался было откланяться, как услышал нечто до боли знакомое…
Семен знал эту историю, он слышал эти слова из других уст. Хозяин читал, водя пальцем по строкам, покашливая в кулак и поглаживая бороду, а Безбородый слушал, словно завороженный. Когда Глеб на секунду умолк, переворачивая страницу, Семен, к немалому удивлению всех присутствующих, продолжил текст, причем слово в слово, по памяти – он отличался поразительной памятью.
– Ты читал эту книгу? – спросил Глеб.
– Я не умею читать. Мне рассказывал её…
И тут они одновременно произнесли имя:
– Мирт…
– …из Суна, – дополнил хозяин. – Так написано на первой странице…
– Я знал его.
– Прости, чего?
– Я знал его, – повторил Семен. – Мы сидели вместе в Порче, в каменоломнях. Он был чудной старик, слепой, болявый, но такой… смешной. Мы подшучивали над ним, но он не обижался и рассказывал по вечерам свои истории. Весь лагерь слушал как завороженный. Месяцев пять – всего ничего – а потом он умер. Один из лагерных надзирателей забил его палкой до смерти просто потому, что он сильно кашлял, надоел, видишь ли… Спустя три дня того надзирателя столкнули со скалы в карьер – так ему собаке и нужно.
– Мирт из Суна, ученый человек, сидел с ворами и убийцами в тюрьме? Ох, прости меня, я не хотел…
– Если ты думаешь, что тюрьма для тех, кто ворует, то ты сильно ошибаешься. Тюрьма для всех, кто мешает сильным мира сего. Для меня, и, может статься, для тебя, хозяин.
Этот день глубоко врезался в память Семена. Мудрец Мирт, дорогой его сердцу человек, с тех пор прочно ассоциировался с домом Глеба. Вечерами Семен все чаще вспоминал и кметя, и старого друга и… что-то надломилось в его душе.
Буй Синий – маленький, худющий хольд, с узким, обветренным лицом на котором красовались пышнейшие усы и борода, подошел к Семену, ведя за собой пленника.
– Во! Козленка, самого горластого, привел к тебе, командир. – Он подтолкнул к нему высокого мускулистого парня, на первый взгляд ничем не примечательного – правильные, мало запоминающиеся черты лица, рубаха разорвана, волосатая грудь расцарапана, руки связаны за спиной. Однако в глубоко посаженных глазах, глядевших исподлобья, по-волчьи, читались ум и дерзость. – Их вожак, не иначе. Ты бы видел, как он пынал своих – зверюга! И мы яго арьканом, собаку, еле свалили – брыкался, аки конь норовистый! Уух, дурик куёлдый! – с этими словами Буй отвесил парню подзатыльник, правда, ему для этого пришлось подпрыгнуть. – Ну, а тыперь тябя Асмундь яйца-то так скрутить, шшо будыш верешшат, аки баба на сносях!
– Не трогайте его, – приказал Семен. – Пока. Возьмём хлопца с собой, там посмотрим.
– Оставим лободырю етого на вкусное! Ето хорошо! Ух, позабавимся! Ужо я тыбе раскаленный пруть пряаамо в…
– Уйди, Синий, будь добр, а то у меня голова уже от тебя заболела.
– Хорошо! Иди, хер бородатый, ха-ха!
