волосами.
Всякий другой на месте Зига залюбовался бы этой картиной. Но он берег свои восторги для другой особы. Полицейский громко закрыл за собой дверь, а Лина, испуганная его внезапным появлением, быстро откинула волосы назад.
— Ну, дочь моя, — заговорил Зиг отеческим тоном, — вот ты и опять у нас. Смотри, дойдет до того, что тебя отправят в работный дом, — сказал сыщик.
— Пусть отправляют, мне все равно.
— Как, неужели год в тюрьме не напугал тебя?
— Для меня тюрьма — рай, а свобода — ад, — проговорила Лина с энтузиазмом.
— Разве ты была несчастлива на свободе? Твоя семейная жизнь тебе не нравилась?
— Моя семейная жизнь!..
Нельзя передать выражения, с которым она произнесла эти слова. Зиг сразу понял, какие муки испытывала эта женщина, какие страдания перенесла и какая ненависть и злоба должны были кипеть в ее душе.
Лина встала и подошла к сыщику.
— Вы знаете его? — спросила она.
— К счастью, не так хорошо, как ты, но все же знаю.
— А я — я ненавижу его! — воскликнула Лина.
— Это видно! — заметил Зиг вскользь.
Тут она схватила его руки, прижала их к своей груди, чтобы он лучше слышал каждое ее слово, и продолжила:
— Да, я ненавижу его! Я это каждому могу сказать!.. Наконец-то я могу говорить с кем-то другим, а не с ним! Я разорвала цепи, мне не надо больше дрожать перед этим тираном… Ах, если бы вы знали, как этот негодяй меня мучил! Он обращался со мной как с рабой, как с собакой, и так было целых пять лет! Да, пять лет, и из них три года я провела наедине с ним. Что я перенесла за это время!.. Только в тюрьме я была счастлива, только там я могла вздохнуть свободно. А между тем какая я была раньше веселая и беззаботная…
Можно тысячу раз в припадке безумия выразить мужчине желание принадлежать ему, но это не значит, что он может обращаться с женщиной, как с животным! Он говорил, что любит меня, просил не покидать его. Его грубый голос заставлял меня дрожать, он приказывал, и я повиновалась. Я бы ползала за ним на коленях, если бы он велел, а он велел мне делать это. Ему доставляло наслаждение испытывать свою силу надо мной, беззащитной. Он приказал мне стать его женой, и я подчинилась… Я была для него хуже собаки, он бил меня, а затем падал на колени и умолял простить его, а я делала вид, что прощаю, лишь бы избежать новых побоев. Он спрашивал меня: «Не правда ли, я красив?» И я отвечала: «Да, да, ты красив!» Он спрашивал, люблю ли я его, и я говорила, что обожаю… Ему нельзя противоречить, ведь в ярости он на все способен. Он мог бы хладнокровно убить меня, а смерть меня пугает. Хоть я и не живу уже пять лет… Но я хочу свободы, солнца, света!
Она немного помолчала, а затем продолжила:
— Я не знаю вас, но вы из полиции, я это сразу поняла. Вы не выдадите меня. Когда я пришла сюда, все меня узнали и стали расспрашивать про атлета Пауля, и я ответила откровенно. Здесь воображали, что я хочу этим задобрить полицию, но что вы мне можете сделать? Вы мои друзья! Я прошу вас только об одном: удерживать меня здесь как можно дольше и не выпускать на свободу. Тюрьма не пугает меня! О, я готова работать! Только он внушает мне ужас и отвращение. Когда я не вижу его, ко мне возвращаются силы!
— Ну, в этом отношении, дочь моя, ты можешь быть спокойна, — проговорил Зиг, — благодаря тебе Пауля час назад арестовали.
— Это правда? — воскликнула она. — Неужели правда?
— Да, чистая правда.
Лицо женщины просветлело.
— Значит, он не защищался? — спросила она, словно не веря своему счастью. — Но кто же, кто арестовал его?
— Я.
Презрительная улыбка мелькнула на ее губах; она осмотрела своего собеседника с ног до головы и сказала:
— Это невозможно.
— Почему? — спросил полицейский обиженно. — Неужели из-за того, что я ниже его ростом? Рост здесь ни при чем, важен ум. За полчаса я превратил твоего атлета в кроткую овечку. А ты не сумела этого сделать и за пять лет…
— Значит, его арестовали вы? — спросила Лина, все еще сомневаясь.
— Я, и совершенно один.
Она вдруг подошла к сыщику и поцеловала его крепко в обе щеки.
— Ты очень любезна, — заметил Зиг, нисколько не тронутый подобным изъявлением благодарности с ее стороны, — но я не вполне понимаю твою радость. Твой Пауль арестован, сидит теперь в тюрьме, и его снова сошлют на каторгу, но он уже дважды убегал и, вероятно, убежит опять. Тогда твои муки возобновятся.
Лицо Зоннен-Лины омрачилось.
— Ты никогда не будешь спокойна, — продолжал Зиг, — даже если он будет взаперти. Но я знаю кое-что получше каторги.
— Что же это? — спросила женщина, не понимая, к чему он клонит.
— Смертная казнь.
Лина побледнела и сказала:
— Его нельзя приговорить к смерти, он ничего такого не совершил.
— Ты уверена в этом? — спросил Зиг, подходя ближе и глядя ей прямо в глаза.
Она еще больше побледнела, и сыщик услышал, как она прошептала:
— Я ничего не скажу, я не хочу его смерти.
— Удивительно, как вы не похожи друг на друга. Ты говоришь: я хочу, чтобы его заперли, но не хочу его смерти, а Пауль мне недавно говорил: я не хочу, чтобы ее запирали, но хочу, чтобы она умерла.
— Он так сказал?
— Даю тебе честное слово.
— Значит, он хочет моей смерти?
— Да, и он намерен сам убить тебя.
— Как? Ведь он же в тюрьме!
— Для него это не помеха. Я должен предупредить тебя, что ты подвергаешься большой опасности.
— О, вы хотите запугать меня!
— Думай что хочешь. Но клянусь, что в эту минуту атлет Пауль раздумывает, каким образом тебя убить.
— Но что я ему сделала?
— Выдала его, предала.
— Он этого не знает.
— Прости, я обо всем ему рассказал, так как это было единственное средство усмирить его.
— Какая низость! — воскликнула Лина. — Полицейский комиссар, которому я сообщила, где можно найти Пауля, обещал, что сохранит мое имя в тайне!
— Полицейский комиссар сдержал свое обещание. Я же не давал никакого обещания.
— Ну, если он убежит — я погибла…
— Помешай ему бежать: расскажи мне обо всем, и пусть его осудят на смертную казнь.
— Но его могут помиловать.
— Нет, если будет доказано, что он убил человека.
— Значит, его правда приговорят к смерти? — задумчиво произнесла она. — Но почему, если он
