— Моего главного редактора заинтересовал его жизненный путь.
— Странный интерес!
— Ей интересно понять, как обыкновенный человек превращается в палача, — ответил Эндрю.
— Вот бы и прилетела сама, чем посылать вас. Я бы назвала ей сотни военных, ставших чудовищами. Ортис был необычным, но не худшим среди них. Он служил летчиком береговой охраны, играл второстепенную роль. У нас никогда не было формальных доказательств его участия в пытках. Не подумайте, что я его выгораживаю, он творил ужасные вещи и должен, как многие другие, гнить за свои преступления в тюремной камере. Но, как и многие другие, он вывернулся и пока что гуляет на свободе. Если вы поможете нам доказать, что Ортис и коммерсант Ортега — одно и то же лицо, то мы сможем довести дело до суда. Во всяком случае, попытаемся.
— Что вы о нем знаете?
— Об Ортеге пока что немного. Что до Ортиса, то с его родословной можно ознакомиться в архиве ЭСМА.
— Как он сумел ускользнуть от правосудия?
— О каком правосудии вы говорите, сеньор журналист? О том, которое амнистировало этих шакалов? О том, которое дало им время изготовить себе новые документы? После возвращения демократии в 1983 году мы, семьи жертв, решили, что преступники получат по заслугам. Но мы не учли бесхарактерность президента Альфонсина и могущество армии. Военный режим успел замести следы, отстирать замаранные кровью мундиры, спрятать орудия пыток в ожидании лучших времен. Нет никаких гарантий, что все не повернется вспять. Демократия уязвима. Если вы считаете, что с вами, американцами, ничего плохого не произойдет, то ошибаетесь так же, как ошиблись мы. В 1987 году Баррейро и Рико, высокие военные чины, подстрекая армию к мятежу, сумели заткнуть рот нашей юстиции. Было принято два позорных закона: один — об обязательном повиновении, устанавливающий иерархию ответственности в зависимости от воинского звания, и другой, еще более постыдный, — о «последней точке», неподсудности всех преступлений, приговоры по которым еще не были вынесены. Ваш Ортис, как сотни его сообщников, получил охранное свидетельство, освободившее его от всякого преследования. Под действие этих законов подпали и многие жестокие палачи, освободили даже тех, кто уже сидел за решеткой. Отмены этих законов пришлось дожидаться целых пятнадцать лет. Можете представить, как надежно эта нечисть успела спрятаться за полтора десятилетия!
— Как такое допустил аргентинский народ?
— Забавно, с каким высокомерием вы задаете этот вопрос! Разве вы, американцы, отдали под суд своего президента Буша, его вице-президента Дика Чейни или министра обороны? А ведь они разрешили пытать пленников в иракских тюрьмах, оправдывая это государственной необходимостью, да к тому же создали концлагерь в Гуантанамо. Закрыли вы этот лагерь, который существует уже более десяти лет в нарушение Женевских соглашений? Сами видите, как хрупка демократия. Так что не надо нас осуждать. Мы делали то, что могли, противостоя могущественной армии, которая подстраивала под свои цели весь государственный механизм. Чаще всего мы довольствовались тем, что обеспечивали учебу наших детей в школе, кормили их, заботились о крыше над головой. Это тоже требовало больших усилий и жертв от неимущих слоев аргентинского общества.
— Я вас не осуждаю, — попытался оправдаться Эндрю.
— Вы не судья, сеньор репортер, но вы можете помочь торжеству правосудия. Если вы сумеете разоблачить того, кто прячется под маской Ортеги, и если он действительно окажется Ортисом, то его ждет заслуженная кара. В этом я готова вам помочь.
Луиза встала и подошла к буфету — главному предмету мебели в ее гостиной. Вынув из ящика альбом, она положила его на стол и принялась листать, слюня палец. Найдя то, что искала, она подала альбом Эндрю:
— Вот ваш Ортис в 1977 году. Ему было уже за сорок — многовато, чтобы управлять более крупными самолетами, чем в береговой охране. Кадровый офицер, не достигший больших высот. Согласно выводам следствия, которые я нашла в архивах Национальной комиссии по исчезновению людей, он был командиром экипажа в нескольких «рейсах смерти». Из его самолета молодых мужчин и женщин, иногда совсем еще детей, сбрасывали живьем в воды Ла-Платы.
Глядя на фотографию горделиво позирующего офицера, Эндрю поморщился от отвращения.
— Он не подчинялся начальнику ЭСМА Массере. Наверное, это и помогло ему проскочить через сито в те годы, когда существовала опасность ареста. Командиром Ортиса был начальник береговой охраны Гектор Фебрес. Одновременно Фебрес возглавлял разведку ЭСМА, в его распоряжении находился сектор четыре с несколькими пыточными камерами и родильным отделением. «Родильное отделение» — слишком пышное название для этой клетки площадью в несколько квадратных метров, где роженицы производили на свет потомство, как животные. Хуже, чем животные: им натягивали на головы джутовые мешки. Фебрес заставлял женщин подписывать просьбу к родным позаботиться о ребенке на время их заключения. Дальнейшее вам известно. А теперь, сеньор Стилмен, слушайте меня внимательно, ибо если вам действительно нужна моя помощь, то нам с вами нужно будет кое о чем сразу договориться.
Эндрю налил Луизе лимонаду, она залпом осушила стакан и со стуком поставила его на стол.
— Весьма вероятно, что Ортис за оказанные им услуги получил награду — одного из таких детей.
— И весьма вероятно, что вам об этом достоверно известно?
— Не важно. Именно об этом мы с вами и должны договориться. Открыть правду кому-то из таких детей — дело, требующее предельной осторожности. Для нас, матерей площади Мая, такой подход принципиален. Узнать, став взрослым, что ваши родители вовсе вам не родители, более того, что они приложили руку к гибели тех, кто дал вам жизнь, — такое без последствий не проходит. Это очень трудный и болезненный процесс. Мы сражаемся за то, чтобы восторжествовала истина, за возвращение жертвам диктатуры их настоящих имен, но мы против того, чтобы ломать жизнь невинным людям. Я расскажу вам все, что знаю, и все, что смогу узнать об Ортисе, а вы обязуетесь рассказывать все, что сможете узнать об этих детях, мне одной. Дайте честное слово, что никакие сведения о них вы не предадите огласке без моего разрешения.
— Я вас не понимаю, Луиза. Полуправды не бывает!
— В том-то и дело, что бывает. Есть такая правда, которую нельзя вываливать сразу. Представьте, что вы — такой «приемный» сын. Например, этого самого Ортиса. Хотелось бы вам вдруг узнать, что ваших настоящих родителей убили, что вся ваша жизнь — обман, что сама ваша личность — сплошная фикция, вплоть до имени? Хотелось бы вам узнать об этом из газетной статьи? Вы задумывались хоть раз о последствиях такой статьи для жизни тех, кого она касается?
У Эндрю возникло неприятное чувство, будто в комнату влетела тень Капетты.
— Пока что нам рано закусывать удила, доказательств усыновления Ортисом украденного ребенка у нас нет. Но я на всякий случай вас предупреждаю, чтобы между нами не возникло недопонимания.
— Даю вам слово ничего не публиковать, не обсудив материал сначала с вами, даже если я подозреваю, что вы кое о чем умалчиваете…
— Там видно будет. А пока позаботьтесь о собственной безопасности. Фебрес слыл одним из самых жестоких убийц. Он взял себе кличку Джунгли, потому что хвастался, что свирепостью превосходит целую стаю хищников. Показания редких выживших, побывавших у него в лапах, приводят в оторопь.
— Этот Фебрес до сих пор жив?
— Увы, нет.
— Почему «увы»?
— Потому что, воспользовавшись законом об амнистии, он провел почти весь остаток жизни на свободе. В 2007 году его наконец осудили, но только за четыре преступления из четырехсот, которые он совершил. Все мы ждали приговора. Какой кары заслуживает человек, привязавший годовалого малыша к груди отца, от которого он добивался показаний, и включивший электрогенератор? В тюрьме Фебрес пользовался особыми поблажками и обитал в комфортных условиях, о которых и на свободе можно только мечтать. Но за несколько дней до начала процесса его нашли в камере мертвым: отравление цианистым калием. Военные испугались, что у него развяжется язык, поэтому правосудие так и не успело свершиться. Для семей его жертв это равносильно продолжению пытки.
Сказав это, Луиза выразительно сплюнула.
