прохожу, всегда пугаюсь, наверное, привыкнуть невозможно…
Немного успокоившаяся Маха незаметно оглядела обалдевшего, застывшего с чумовыми глазами навыкате Парфения, поеживающегося от открывшегося за стеклами стен пейзажа Мика, угрюмого, чувствующего себя не в своей, командирской тарелке Хромого и застывшую в непонятном, блаженном оцепенении Таньчу с приоткрытым ртом, из которого потянулась вниз тоненькая струйка слюны. Сознание малахольной девки отказывалось воспринимать светлый мир за стеклом, как что-то давным-давно и навсегда ушедшее из жизни города. Но вот, казалось, протяни руку, ударь по стеклу и выйди туда, где веет ветерок, где вода живо течет по бетонно-гранитному руслу, где деревья не черные, а зеленые, и небо наполнено непонятной, но такой естественной синевой. И в тоже время, сама Маха отлично помнила, как всего несколько минут назад смотрела на бурую неподвижную воду, черный лес, серое небо и безжизненную громаду Моста, подпираемую огромным скоплением, настоящим кладбищем, мертвых автомобилей.
— Давай-давай… Пошли… — судорожно каркнул Хромой. — Здесь всю жизнь стоять и смотреть можно…
Плотной группой, старательно выпихнув чуть вперед упирающегося Парфения, подельники двинулись по платформе, удаляясь от входа. Маха, идущая ближе всех к краю, с любопытством смертницы глянула туда, вниз, и увидела гладкие, блестящие, без единого намека на ржавчину рельсы, расположившиеся в глубокой выемке между платформой и стеклянной стеной. Заворожено переведя глаза с узких полос металла вверх, она с удивлением приметила горящие в полную силу гирлянды ламп под потолком, странные, белые балки, идущие через весь тоннель, какие-то надписи на знакомом, но совершенно не понятном языке…
— Говорят, сюда еще заезжают поезда метро, — сказал мрачно Хромой, и сам старательно прижимаясь к Махе, едва не сталкивая её этим старанием вниз с края платформы. — И вот если увидишь поезд, пока стоишь тут, на перроне, то это уже полный конец тебе…
Странно, перепугано хрюкнув, услыхавший его слова Парфений едва ли не со всех ног бросился по платформе к затененному узкому выходу, обозначившемуся возле уходящего в непросветную темноту продолжения тоннеля. Прозевавшие его неожиданный рывок Мика и Таньча сбились с ноги, растерявшись: то ли догонять парнишку, то ли еще плотнее прижаться к прикрывающим им спину Хромому и Махе. А сам вожак, подавив в себе такое же паническое желание броситься, не оглядываясь, вслед за Парфением, деловито, но слегка дрожащим голосом констатировал:
— Ну и ссыкло же наш малой, сказано же — если увидишь, пока тут стоишь…
Он не успел закончить фразу… со стороны выходящего на поверхность тоннеля, с улицы, откуда подельники и появились на станции, подошла тугая, сильная и свежая струя воздуха, настоящий тоннельный ветер. И вслед за ним — неизвестно, чем вызванный и где-то далеко зародившийся, начал приближаться странный звук — шипящий, гремящий, наполненный запахом горячего железа и машинного масла.
Не однажды побывавший на железнодорожной станции города в те моменты, когда туда прибывал очередной эшелон с грузами извне, Хромой сразу узнал в приближающемся невнятном грохоте перестук колес и лязг межвагонных сцепок тормозящего поезда…
И тут же, перекрывая все звуки, стелящиеся по-над платформой, в уши ударило рваное тяжелое дыхание и стук каблуков о старый, выщербленный и затертый миллионами ног асфальт…
…Маха содрогнулась всем телом, возвращаясь в привычный мир из сказки двоичного счисления и цифрового отображения памяти, открыла глаза и с неподдельным вниманием оглядела уютный, тихий дворик, будто только что, несколько часов назад, оставленный людьми. Здесь все дышало покоем, миром и прежней, безмятежной жизнью, и иллюзию эту портило только свинцово-серое небо над головой и мертвая, будто выжженная земля под ногами. Странная нелюдь не чувствовала себя здесь чужой, как, наверное, не чувствовала в любом другом месте, где ей довелось побывать. Внедрение было главным, принципиальным условием её существования где бы то ни было.
Красиво очерченные, хоть и бледные, с сероватым отливом губы Махи растянулись в удовлетворенной улыбке. Пусть никто не видел её, но сдерживаться, гасить в себе на корню эмоции она не стала, ей нравилось быть, чувствовать себя настоящим человеком. Особенно в тот момент, когда заканчивался вынужденный процесс расчетов ситуации и планирования дальнейших действий. Теперь наступало время работы, воплощения в жизнь просчитанного и задуманного. Все, что требовалось для этого было проверено, проанализировано и взвешено настолько точно, насколько позволяли исходные данные, и будет корректироваться уже в процессе, при изменении обстоятельств или выявлении неточностей в первичных сведениях.
Несмотря на свою любовь и тягу к визуальному анализу прошлого, Маха нисколечко не пожалела, что воспоминания её оборвались едва ли не на самом интересном месте, вызвать их вновь к жизни не составляло труда, но смотреть теперь стоило только ради того заоконного пейзажа, увиденного на мертвой, заброшенной станции метромоста. Маха поняла, что ей очень надо побывать в том месте, где пейзаж этот жив, а не является лишь забытым отражением в стекле. И шанс такой совершенно неожиданно появился вместе новыми знакомцами Дяди. Возможность эту дополнял загадочный даже для такого человека, как Вечный, 'Черный дом', некое место сосредоточения странных сил, способных рвать тонкую, но необычайно прочную ткань мироздания…
Теперь Махе оставалось только подать понятный сигнал, ожидающему его Дяде, этому вечному созданию странного серого города и его невольным гостям.
…подсев за столик к Бражелине, Дядя выждал, пока отойдет, исполняя заказ обласканная той девка-официантка, и чуток хвастливо, но не обидно, как умел только он в городе, сказал:
— Подарочек от меня, Желька… вояки наши надоедать своим вниманием тебе не будут с полгода, а то и побольше…
— Вот дела! — искренне обрадовалась женщина. — И когда ты все успеваешь? Да, кажись, и дел особых с ними у тебя никаких не было?
— Да зачем мне с ними дела иметь? — весело подмигнул Дядя. — Просто переключил их с тебя на себя, вот и все. Давно не разминал старые косточки, пришла пора, значит…
— Помочь чем-то надо? — деловито уточнила Желька.
— По этому делу я и сам справлюсь… — ответил Дядя. — Пособить мне в другом надо.
Он оглянулся на столик, за которым тесно устроились Голицын, рыжая репортерша Нина, унтер- офицер Воронцов, Кассандра-Сова и Жанетка.
— Пришлым, что ли, помочь? — уточнила Желька.
— Помочь уйти из города, — кивнул Дядя.
— А как попали — так же обратно не получается? — полюбопытствовала женщина. — Помнится, Антон со своей-то… также и уходили…
Она едва заметно, чтобы не привлекать внимания, кивнула в сторону столика известного скандального романиста. Тот, о чем-то тихо переговариваясь со своей подругой, которую Желька поостереглась назвать похабным прозвищем, прихлебывал из большого граненого стакана коньяк. Закуской Антону в этот вечер служили сигареты и мармелад, на который, впрочем, больше налегала его подруга, тоже не отказывающая себе в темно-янтарном напитке.
— Там была другая история, — улыбнулся Дядя, вспоминая с какими приключениями впервые смог попасть в город романист. — А этим уходить надо через станцию… Но, вообще-то, думаю, что мы сейчас с тобой спустимся вниз, в сауну, возьмем с собой девок, я вон Жанетку прихвачу, попаримся, отдохнем, как следует… ты ведь за этим сюда и пришла, верно, Желька? Там я тебе подробности и обрисую…
— С девчонками попариться я всегда только 'за', — засмеялась женщина. — Не боишься, что негритянку твою отобью? Очень она мне нравится, да и, кажись, сама тоже не против побаловаться…
— Балуйтесь, балуйтесь, — поддержал шутку Дядя. — От нее не убудет, а уж от меня-то — тем более… Кстати, о прибылях и убытках… ты, кажись, как-то говорила, что Баллонщик твой стал из доверия выпадать?
Бражелина мгновенно сосредоточилась, вспоминая, в самом деле она говорила такое Дяде, или он узнал о её затруднениях с один из ближайших помощников по каким-то своим каналам.
