сравнить даже не с ПТУ, а с курсами переподготовки.
– Тогда понятно, – согласился референт. – Но впредь прошу вас внимательнее относиться к восстановлению контактов с теми людьми, которые вам могут понадобиться в вашей будущей карьере.
Гуров отвернулся от референта, закрыл глаза и стал считать про себя до десяти. Липатов в последнее время раздражал его и доводил своим поведением до белого каления.
Переодевание в повседневный костюм под надзором Липатова заняло буквально пять минут. Оставалось еще время забежать в буфет, выпить чашку кофе и спокойно посидеть с сигаретой. Все чаще и чаще у Гурова возникала потребность устраивать вот такие передышки в уединении. Очень уж его доставало присутствие Эдуарда – референт своей назойливостью мешал думать. А думать было о чем…
Времени прошло очень много, тщательно разработанная операция по легальному внедрению Гурова в среду прошла успешно. Но он все еще топчется где-то перед дверью в комнату, где сложены все тайны смерти мэра Чуканова и мэра соседнего города, которая произошла почти год назад и была не менее странной. Требовались новые ходы, новые идеи. И информация. Нужно было как-то раскрутить на информацию своих работодателей – Коруля и Финагенова – и убедиться, что они либо причастны к смерти Чуканова, либо не причастны. А потом уже продумывать и делать новые шаги.
Та часть окраины Покровска, куда привезли Гурова, выглядела безобразно, особенно в сравнении с другими окраинами. Власти вылизывали и облагораживали въезд в Покровск со стороны Москвы. Новенький асфальт, покрашенные бордюры, цветники, тщательно подстриженная трава по обочинам, веселенькие ухоженные киоски и остановочные пункты. Даже дома частного сектора тут выглядели добротно, зажиточно.
Был в Покровске и свой район элитного коттеджного строительства. Небольшое Лебединское озеро обросло за десятилетия разномастными домами и замками по всему периметру. Там был и асфальтированный подъезд к поселку, и асфальтированные улицы, и даже свой пляж на берегу.
То, что Гуров увидел здесь, заставило его поморщиться. Остовы кирпичных стен не позволяли определить даже, сколько этажей у зданий, стоявших на этом месте. Во время войны тут располагался номерной эвакогоспиталь. Старинные здания еще дореволюционной постройки в три кирпича выдержали и бомбежки, и испытание временем. Не выдержали они только бесхозяйственности чиновников и жадных рук местного населения, падкого до любого брошенного имущества или бесхозных строений. Долбили и ломали, заваливали целые участки стен тракторами, а потом вручную очищали старинные крепкие кирпичи от не менее крепкого раствора и увозили на свои участки. Сколько домов и сараев было построено из этого вечного дореволюционного кирпича, оставалось только догадываться.
Когда-то и здесь кто-то пытался что-то строить – то ли коттеджи, то ли птицеферму или МТС. По руинам понять невозможно. Сюда же кто-то десятилетиями, легально или нелегально, свозил строительный мусор, наверняка закапывали тут и мертвых домашних животных. А если порыться, то с не меньшей вероятностью можно было найти и захоронения просроченных сельскохозяйственных удобрений, химии. Гаденький был пустырь. Не пустырь, а памятник прежней власти. Кто и когда пропустил момент, когда еще можно было все восстановить, рационально использовать, остановить загаживание территории?
И среди всего этого безобразия высились два холма. На одном еще виднелся проржавевший насквозь железный конус со звездой на шпиле, на втором не было даже этого. А ведь это братские могилы умерших солдат. Это после сорок второго года каждого умершего от ран хоронили в отдельной могиле и ставили жестяной знак с номером, а тогда, в сорок втором, когда под Москвой перемалывались войска немецкой группы армий «Центр», когда потери наших войск только за лето составили почти девятьсот тысяч убитыми и ранеными, сюда везли и везли искалеченных, умирающих людей. Сутками не отходили хирурги от операционных столов, люди умирали ежедневно десятками.
Сколько еще тут было братских могил, помимо этих двух чудом сохранившихся холмов, определить теперь уже невозможно. Чтобы перезахоронить останки всех умерших в госпитале хотя бы в одной новой братской могиле и воздвигнуть на ней подобающий памятник, нужны длительные и дорогостоящие раскопки.
Сегодня Гуров приехал сюда, чтобы участвовать в закладке и освящении символического камня на месте, где планировалось построить часовню. Приехал и другой кандидат – правозащитник и скандалист Большаков. Рискнул приехать и вице-мэр Захаров. Гуров подумал, что последнему наверняка придется после церемонии ответить на массу неудобных вопросов журналистов. Как получилось, что священное место оказалось превращенным в помойку? Но долг исполняющего обязанности мэра обязывал его быть на этой церемонии. Значит, Захаров уже продумал, как будет клеймить позором и нехорошими словами своих предшественников, которые проявили такое равнодушие вперемешку с кощунством и попустительством вандализму.
Первыми на церемонии выступали лидеры патриотического движения, которые совместно с Советом ветеранов Покровского района долгие годы буквально били в набат по поводу этого пустыря. Затем подключилась церковь. И только потом уже активно стала разбираться и помогать городская администрация. И это спустя больше полусотни лет после окончания войны! Странная мы страна…
От имени городской администрации выступил Захаров. Он клятвенно и горячо заверил, что доведет благородное дело до конца, что здесь будет не только воздвигнута часовня, а будет разбит и парк Победы с аллеями. И это место станет традиционным местом народных гуляний и различных патриотических мероприятий. Лев подумал, что насчет гуляний Захаров сказал зря. Как-то не очень уместны они фактически на кладбище…
Потом подошла очередь выступить самому Гурову. Текст короткого выступления ему составил Липатов, и содержало оно такие же абстрактные обещания, как и у других кандидатов, якобы отражало его, Гурова, личное отношение к сложившейся ситуации и сегодняшнему событию, – кстати, не отличавшееся оригинальностью, а скорее банальное. Но в последний момент Лев отказался от этого текста. Поднявшись на деревянную, на скорую руку сооруженную плотниками трибуну и посмотрев на лица фронтовиков, сразу понял, что требуются совсем другие слова.
Он стал говорить о современной армии, которую стремятся сделать профессиональной, что, по его мнению, правильно. Пусть в ней служат те, кому это дано, кто в силу своего характера и других особенностей сможет стать хорошим солдатом, профессионалом своего дела. Не каждый может быть солдатом, им нужно родиться. А тогда, в сорок первом, солдатами пришлось стать всем. И становились, и сражались, и умирали как солдаты. Потому что не было иного выхода, как подняться всем, независимо от того, дано тебе природой или не дано. И в этом трагедия любой войны, потому что погибали первыми те, кому претило военное ремесло, кому не дано с легкостью убивать людей. И сколько их осталось после победы, искалеченных! Искалеченных не только физически, но и душевно, потому что они заживо прошли через настоящий ад.
Но они пошли в него, добровольно пошли, чтобы ценою своих жизней спасти страну. И вот в этой земле, которую дармоеды с высокими званиями «глав», «председателей» и иных руководителей района своим бездействием, равнодушием и душевной черствостью превратили в помойку, – здесь лежат солдаты. Мальчишки-десятиклассники, которые ни разу в жизни не брились, не целовали девушек, рабочие, которые хорошо умели работать на станках, и крестьяне, любившие и умевшие работать на земле, инженеры, ученые-интеллигенты, да мало ли кто. И это большая потеря для страны, потому что здесь, как и в других могилах времен войны, лежит самый цвет народа – молодые, сильные, умные, умелые. А всем им пришлось надеть серые солдатские шинели и идти умирать.
Гуров обратил внимание, что перед трибуной воцарилась странная тишина. Даже ветер утих, и птицы перестали щебетать. Он вдруг сбился с мысли и взволнованно пообещал, что, независимо от того, станет он мэром или не станет, в любом случае расшибется в лепешку и доведет дело до конца. Он, полковник Гуров, это обещает.
Зрители взорвались овациями, а Лев с хмурым видом спустился с трибуны и отправился в сторону машины, где его догнал вездесущий референт.
– Очень горячая и впечатляющая речь, Лев Иванович, – торопливо и с обычной занудливостью заговорил Липатов, приноравливаясь к широкому шагу полковника. – Хороший экспромт. Но все же зря вы отошли от текста, который я вам приготовил. Видите ли, ваша речь возымела действие большей частью на ветеранов. Но их-то среди избирателей единицы, мало их осталось. А для основной массы населения, для журналистов, которые будут освещать событие и высказывать в прессе свое мнение, сказанное вами
