или удавиться.
(из письма брату Льву, 28 июля 1825 года)
Сделай милость, не забывай своего таланта. Боюсь, чтоб проза жизни твоей не одолела поэзии души.
(из письма В.И. Туманскому, 13 августа 1825 года)
Достойнейший человек этот г-н Керн, почтенный, разумный и т. д.; один только у него недостаток – то, что он ваш муж. Как можно быть вашим мужем? Этого я так же не могу себе вообразить, как не могу вообразить рая.
(из письма А.П. Керн, 13 – 14 августа 1825 года)
Я без ума от Нетти. Она наивна, а вы нет. Отчего вы не наивны?… если вы приедете, я обещаю вам быть любезным до чрезвычайности – в понедельник я буду весел, во вторник восторжен, в среду нежен, в четверг игрив, в пятницу, субботу и воскресенье буду чем вам угодно, и всю неделю – у ваших ног.
(из письма А.П. Керн, 28 августа 1825 года)
Аневризмом своим дорожил я пять лет, как последним предлогом к избавлению… и вдруг последняя моя надежда разрушена проклятым дозволением ехать лечиться в ссылку!..
По крайней мере могила моя будет живым упреком, и ты бы мог написать на ней приятную и полезную эпитафию.
(из письма П.А. Вяземскому, 15 сентября 1825 года)
Необдуманные речи, сатирические стихи обратили на меня внимание в обществе, распространились сплетни, будто я был отвезен в тайную канцелярию и высечен.
……
Я решил тогда вкладывать в свои речи и писания столько неприличия, столько дерзости, что власть вынуждена была бы наконец отнестись ко мне, как к преступнику; я надеялся на Сибирь или на крепость, как на средство к восстановлению чести.
……
Я умоляю ваше величество разрешить мне пребывание в одной из наших столиц или же назначить мне какую-нибудь местность в Европе, где я мог бы позаботиться о своем здоровье.
(из письма императору Александру I, июль-сентябрь 1825 года)
Горчаков доставит тебе мое письмо… Он ужасно высох – впрочем, так и должно; зрелости нет у нас на севере, мы или сохнем, или гнием; первое все-таки лучше.
(из письма П.А. Вяземскому, сентябрь 1825 года)
Милый мой, посидим у моря, подождем погоды; я не умру; это невозможно; бог не захочет, чтоб 'Годунов' со мною уничтожился.
(из письма В.А. Жуковскому, 6 октября 1825 года)
Трагедия моя кончена; я перечел ее вслух, один, и бил в ладоши и кричал, ай да Пушкин, ай да сукин сын!..
Жуковский говорит, что царь меня простит за трагедию – навряд, мой милый. Хоть она и в хорошем духе писана, да никак не мог упрятать всех моих ушей под колпак юродивого. Торчат!
(из письма П.А. Вяземскому, 7 ноября 1825 года)
Брови царь нахмуря,
Говорил: 'Вчера
Повалила буря
Памятник Петра'.
Тот перепугался.
'Я не знал!.. Ужель?' —
Царь расхохотался.
'Первый, брат, апрель!'
Говорил он с горем
Фрейлинам дворца:
'Вешают за морем
За два яйца!
То есть разумею, —
Вдруг примолвил он, —
Вешают за шею,
Но жесток закон'.
(из письма АЛ. Дельвигу, ноябрь 1825 года)
Милый, мне надоело тебе писать… Ты умен, о чем ни заговори – а я перед тобою дурак дураком. Условимся, пиши мне и не жди ответов.
……
Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? черт с ними! слава богу, что потеряны. Он исповедался в своих стихах, невольно, увлеченный восторгом поэзии. В хладнокровной прозе он бы лгал и хитрил, то стараясь блеснуть искренностью, то марая своих врагов. Его бы уличили, как уличили Руссо… Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением.
… Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок – не так, как вы – иначе.
Писать свои мемуары заманчиво и приятно. Никого так не любишь, никого так не знаешь, как самого себя. Предмет неистощимый. Но трудно. Не лгать – можно; быть искренним – невозможность физическая. Перо иногда остановится, как с разбега перед пропастью – на том, что посторонний прочел бы равнодушно. Презирать суд людей не трудно; презирать суд собственный невозможно.
(из письма ПЛ. Вяземскому, ноябрь 1825 года)
Как верный подданный, должен я, конечно, печалиться о смерти государя; но, как поэт, радуюсь восшествию на престол Константина I.
В нем очень много романтизма; бурная его молодость, походы с Суворовым, вражда с немцем Барклаем напоминают Генриха V. К тому ж он умен, а с умными людьми все как-то лучше…
(из письма П. А. Катенину, 4 декабря 1825 года)
В столицу хочется мне для вас, друзья мои, – хочется с вами еще перед смертию поврать; но, конечно, благоразумнее бы отправиться за море. Что мне в России делать?
(из письма П. А. Плетневу, 4–6 декабря 1825 года)
Не стоит верить надежде, она – лишь хорошенькая женщина, которая обращается с нами как со старым мужем.
… Снова берусь за перо, чтобы сказать вам, что я у ваших ног, что я по-прежнему люблю вас, что иногда вас ненавижу, что третьего дня говорил о вас гадости, что я целую ваши прелестные ручки и снова перецеловываю их, в ожидании лучшего, что больше сил моих нет, что вы божественны и т. д.
(из письма А.П. Керн, 8 декабря 1825 года)
Поэтические произведения
Граф Нулин
Пора, пора! рога трубят…
……
В последних числах сентября
(Презренной прозой говоря)
В деревне скучно: грязь, ненастье,
Осенний ветер, мелкий снег
Да вой волков.
……
Роман классический, старинный,
Отменно длинный, длинный, длинный…
……
Наталья Павловна сначала
Его внимательно читала,
Но скоро как-то развлеклась
Перед окном возникшей дракой
Козла с дворовою собакой
И ею тихо занялась.
……
Когда коляска ускакала,
Жена всё мужу рассказала
И подвиг графа моего
Всему соседству описала.
Но кто же более всего
С Натальей Павловной смеялся?
Не угадать вам. Почему ж?
Муж? – Как не так! совсем не муж.
Он очень этим оскорблялся,
Он говорил, что граф дурак,
Молокосос; что если так,
То графа он визжать заставит,
Что псами он его затравит.
Смеялся Лидин, их сосед,
Помещик двадцати трех лет.
