самодовольства, еще иногда рисовался и позировал, но работа в Теплых Водах все же научила его прислушиваться к чужому мнению и решать важные вопросы сообща. Теперь он вместе со всей бригадой восхищался тем, как разумно ведут себя крестьяне, вместе с ними осматривал конфискованные вещи и радовался их радостью.
Раздел земли тоже подходил к концу. Протоколы заседаний вывешивались на улице для общего сведения. Был принят и календарный план работы на ближайшее время. Так, было намечено десятого числа восьмой луны раздать вещи; вечером четырнадцатого — обсудить итоги раздела земли; утром пятнадцатого — вручить документы на землю и деньги, вырученные за продажу фруктов; вечером пятнадцатого — всем отдыхать, а шестнадцатого с утра приступить к обмеру земли. Близилась уборка урожая, дело, не терпящее отлагательств. Из-за нее и шла спешка во всем. Бригаде тоже пора было отправляться в уезд отчитаться в своей работе и вернуться к своим обычным занятиям.
Вещи раздавали очень широко. Кое-что — вазочки, зеркала — достались даже середнякам. Десятого с самого утра обладатели талонов начали добывать веревки, палки, мешки, искать помощников; даже женщины не хотели отстать от мужчин.
Во дворах был установлен строгий порядок: председатели групп проверяли талоны с указанием предмета и двора, где он находится. Для выноса вещей требовался пропуск с печатью и подписью. На церемонию раздачи вещей собралась вся бригада, комиссия по переделу и все активисты, у которых теперь находилось больше свободного времени, так как план передела земли уже был готов. Они тоже относили домой свои вещи и помогали переносить другим.
Особенно усердно трудились Ян Лян и Ху Ли-гун.
— А что еще перенести? — то и дело спрашивали они.
Большой двор был переполнен, казалось, что людей не становится меньше. При выходе, где проверялись пропуска, образовался затор.
Женщины столпились у сложенных грудами одеял, платьев, кухонной утвари. Когда одной из них попадалось на глаза платье, нравившееся ей больше, чем то, которое полагалось ей по талону, она начинала кричать:
— Неправильно! Мне нужно не это, а вон то, получше!
Платья женщины примеряли тут же. Те, кому досталась хорошая одежда, сияли от радости. А когда попадалось старинное платье из тяжелого шелка с вышивкой, да еще красное — свадебное, женщины смеялись; шутили и зрители.
Больше всего недоразумений возникало среди женщин, поэтому к ним назначили двух грамотных председателей групп и одну женщину — Чжоу Юэ-ин. В рваной соломенной шляпе и белой мужской безрукавке, она энергично распоряжалась, размахивая длинной гаоляновой хворостиной. Как всегда, она была впереди всех. Во время суда над Цянь Вэнь-гуем она первая из женщин ворвалась в толпу и, размахнувшись, ударила Цянь Вэнь-гуя по лицу.
Эта женская рука, которая знала только очаг да котел, которая выгребала навоз из хлева, которая огрубела от воды и земли, от зноя и ветра, теперь высоко взметнулась и нанесла удар помещику-людоеду. Общая радость преобразила и ее. Она стала мягче, реже сердилась, меньше придиралась к мужу-пастуху. А муж в ожидании раздела земли теперь чаще бывал дома. Чжоу Юэ-ин и другие женщины принимали самое деятельное участие в распределении вещей.
Жене Чжао Дэ-лу достались два длинных платья; одно синее, хорошо сидевшее на ней, она тут же надела, а другое, белое, она держала в руках вместе с куском материи в клетку и, поглаживая блестящую гладкую ткань, говорила окружающим:
— Ну и материя! Смотрите, какая тонкая и шелковистая!
Чэн Жэнь обошел все дворы, где происходила раздача. Он толкался в толпе, радовался, глядя, как крестьяне уносят к себе награбленное помещиками добро. Ему самому достались кое-какие инструменты и зерно. Ли Чан помог ему отнести все это домой, а сам вернулся за своими вещами. Теперь он вприпрыжку бежал по улице с четырьмя большими цветочными вазами в руках.
— Зачем они тебе? — спросил его Ху Ли-гун, попавшийся ему навстречу.
— Да никто их не берет, — ответил ему с широкой улыбкой на веснушчатом лице Ли Чан, — вот я и взял себе.
— Ха-ха, брат Ли Чан, — засмеялись в толпе. — Что ж ты не взял пестрого платьица для своей малютки? Пригодилось бы ей, когда сядет зимой в паланкин[46].— Ли Чан покраснел и, ничего не ответив, будто не расслышал вопроса, побежал дальше.
— Что это за малютка? — спросил Ху Ли-гун.
— Будущая его жена, которая воспитывается у них в доме. Уж очень она маленького роста. Ха-ха!
Мать Гу Чан-шэна ковыляла по улице, прижимая к груди двух кур. Ей не терпелось поделиться впечатлениями с кем-нибудь, и, завидя Вэнь Цая, она бросилась к нему:
— Вот уж вы о нас позаботились, товарищ! Обо всем-то вы подумали! Теперь каждый получит то, в чем нуждается.
— А у тебя, видно, кур не было, вот тебе и дали парочку! — засмеялся Вэнь Цай.
— Кур-то у меня своих достаточно, так ведь те я за деньги покупала, а эти куры особенные, освобожденные… хэ-хэ…
Кругом засмеялись.
— А больше тебе ничего не дали? — спросил Вэнь Цай.
— Разве меня могли обойти? — ухмыляясь, сказала старуха. — Ведь у меня сын фронтовик, вот я и получила пять доу зерна. Зерно-то у меня есть, я в нем не терплю недостатка. Вот урожай скоро соберу. Но, начальник Вэнь, ведь мне все равно причитается! Из уважения! Как матери фронтовика, верно?
— Иди, тетка, домой! Да хорошенько корми своих новых кур, освобожденных! — крикнул Ян Лян, стоявший поодаль.
Толпился народ и у больших чанов. Кто был помоложе да посильнее, подымал чан один и сам взваливал его себе на плечи, иные уносили чан вдвоем. Какой-то старик все примерялся к чану, но поднять не хватало сил. Чэн Жэнь хотел было помочь ему, как вдруг услышал знакомый голос:
— А нам еще и таз полагается, дядя, смотри, какой хороший! Белый, фарфоровый!
Чэн Жэнь сразу остановился. Сквозь толпу пробиралась Хэйни, не замечая его, она спешила к дяде, высоко подняв таз над головой, а Цянь Вэнь-фу залился счастливым смехом и радостно закивал головой:
— Ведь мы думали, Хэйни, что чан маленький, и не взяли с собой веревку. Как же нам его унести?
— Я понесу на спине, а ты возьмешь таз, — весело ответила Хэйни, берясь за чан. — А знаешь, дядя, ведь это наш чан, Цянь Вэнь-гуй купил его в уезде. Он еще очень хороший, смотри, какой толстый слой глазури.
— Нет, нет, Хэйни, я сам понесу, ты только подыми мне его на плечи.
— Нет, я понесу, тебе не поднять, дядя!
Увидев Хэйни, Чэн Жэнь растерялся. Слишком неожиданна была встреча. «Какое у нее счастливое лицо», — удивился он, и тут же, точно очнувшись от сна, вдруг понял, как смешны были все его опасения. «Почему же ей не быть счастливой? Ведь она сирота, жила у Цянь Вэнь-гуя из милости. Победа над Цянь Вэнь-гуем освободила всех, кого он угнетал, а значит, и ее. Она, конечно, не могла сочувствовать Цянь Вэнь-гую». И точно скинув с себя тяжелый груз, Чэн Жэнь бросился к Цянь Вэнь-фу.
— Дай-ка я снесу, дядя, — громко крикнул он, и, не ожидая ответа, взвалил чан себе на плечо.
Цянь Вэнь-фу только развел руками и не нашелся, что сказать, а Хэйни отвернулась, словно от чужого. Старик поплелся следом за Чэн Жэнем, бормоча под нос:
— Эх, хэ-хэ!
Хэйни со строгим выражением лица молча шла позади.
Вскоре раздача вещей закончилась. Дворы опустели. Имущество помещиков перешло в глинобитные фанзы к новым владельцам. И оттого, что вся эта красивая посуда, красная лакированная мебель очутилась в домах у крестьян, сна выглядела еще наряднее, еще праздничнее. Улицы и переулки были полны веселыми, счастливыми людьми.
