Сержант вышел из казармы и устроился под козырьком у входа, рядом с ящиком с
песком. Несмотря на начавшийся ливень, место для курения было сухим. С умом строили.
Абрам подошел почти сразу.
- Слышь, Вась, как ты думаешь, этот командир, ну, внук твой, он правду рассказал?
- Не знаю. А какой смысл ему звездеть? - на неуставную форму обращения сержант
внимания не обратил. Все же, не на плацу.
- Да вроде никакого... Я вот всё думаю... Венька... брательник... он же маленький,
слабый... и кочегаром на паровозе... ревматизм у него... под лед провалился в позату
зиму... нельзя ему кочегаром... и мама...
Васька слушал сбивчивый шепот сослуживца и вдруг осознал, шестым чувством
ощутил главное.
- Аврик, млять! Ты не понял! Не будет этого! Не будет! Так у них было! А у нас нет!
Не будет твой брат кочегаром! И у мамы твоей голодных обмороков не будет. И батя под
танк не ляжет! И Анька моя не будет беременная по эшелонам мыкаться! А у твоей жены
будет брат - гениальный физик!
- Да я ее и не знаю еще. Командир сказал - москвичка...
- Не знаешь, так узнаешь! Спросим у внука - кто и найдем! Если мы смогли Гитлера!
Понимаешь, Аврик, нет Гитлера! И немцев нет! Не будет той войны! Ни фуя не будет! Не
будет!!! Понимаешь???
- Понимаю... Кажется... Немцы на нас не нападут... Меня не ранят. Тебя не убьют. Мы
будем жить, Васька! - Абрам шагнул вперед, под хлещущий с неба поток, широко
расставил руки и закричал. - Мы будем жи-ить!!!
Словно в ответ на крик, издалека, откуда-то из-за Буга донеслось тревожное стакатто
автоматной стрельбы, перекрытое басовитой пулеметной очередью...
Первым проснулся Егор. Полежал, прислушиваясь к тишине на улице. Подсветив
фонариком на часы, горько вздохнул. В душе боролись два желания: вылезти по
естественным надобностям и поспать еще. Но, вполне ожидаемо, победило третье, то
самое, что характеризуется словом 'надо'. Надо готовить еду, собираться и идти. И так
сутки просидели из-за неожиданно свалившейся на голову непогоды. Егор перевернулся
на живот, не вылезая из спальника, выпростал из мешка руки и начал возню с примусом.
Когда вода закипела, он засыпал в котелок сублиматы и скомандовал общий подъем.
Парни неохотно зашевелились, выползая из мешков и натягивая пуховки. Несмотря на
тепло, идущее от разогревшейся горелки, температура внутри палатки стояла не выше
двадцати градусов. Минус, естественно. Что творилось снаружи, все представляли
достаточно четко. Потому туда никто и не спешил, несмотря на недвусмысленное
недовольство внутренних органов. Сначала, перекидываясь редкими словами, не спеша
пожевали, попили чайку, так же неторопливо переоделись в ходовое. Упаковали спальные
вещи в 'шмотники', свернули коврики, позапихивали спальники в мешки... В палатке
старались сделать все по максимуму, чтобы 'на улице' оставалось как можно меньше
действий.
Сейчас большого смысла в этом не было. Судя по тишине за тонкой стенкой палатки,
снаружи ни ветерка, ни снегопада. Может быть туман. Ну да и хрен с ним, кому тот туман
когда мешал? Тепло от горелки выветрилось минут за пять после отключения. 'Дома'
стало так же, как 'на природе'.
Но привычка - вторая натура. Когда 'там' ждут все прелести жизни в виде сбивающего
с ног ветра и несущихся с бешеной скоростью снега, то чем больше сделаешь 'тут', тем
лучше. Вот и сейчас, по привычке...
Для выхода из палатки существует две причины. Уже упоминавшиеся естественные
надобности и отсутствие внутри какой-либо невыполненной работы. А поскольку дважды
