подъезде, до уверенных утренних на диване. В этом вопросе Фима тоже оказался совсем
не промах, в связи с чем сильно выросли объемы практики по самбо. Впрочем, то, чем
занимался Фима в это время, назвать самбо, даже боевым, можно было очень условно.
Единственное, на что он обратил внимание, так это на развал Союза, и то только
потому, что отец, услышав по ящику о беловежских соглашениях, впервые в жизни
выматерился при жене и сыне и произнес:
- А вот теперь, Галка, похоже, и вправду пора линять.
В отличие от жены, Осип Вениаминович к самой идее эмиграции относился очень
плохо. Поэтому, эта фраза в его устах прозвучала особенно зловеще. Тем не менее, никто
никуда не поехал.
В августе тысяча девятьсот девяносто второго года Ефим Фридлендер стоял перед
воротами завода. На завод теперь не брали не только евреев. На завод не брали никого.
Завод стоял. Его продукция перестала быть нужной. Станки, на которых делались станки,
ржавели под ветшавшими крышами цехов. Рабочие разбежались. Инженеры ушли
торговать сникерсами, одеждой и спиртом 'Рояль'. Директор организовывал акционерное
общество, выбирая между последующей продажей контрольного пакета акций и раздачей
помещений в аренду. И мечтал побыстрее оказаться с вырученными деньгами как можно
западнее.
Цель Фиминой жизни умерла вместе с Советским Союзом.
Но никогда не стать Фиме Ефимом Осиповичем, не будь он Фридлендером. Из
случившегося Фима сделал два вывода: 'есть СССР - есть станки, нет СССР - есть
бардак', и 'своё счастье надо ковать своими руками не отходя от кассы'. Раз для него на
родине нет завода, он его построит лично. И именно в России, а не в Израиле, Германии,
Канаде или, тем более, Америке (Штаты Фима не любил изначально, нелюбовью крайне
иррациональной, разумных объяснений не имевшей). Причем завод будет такой, какого
нет ни у кого и нигде! Но для этого нужны были деньги. Много денег!
Следующие восемнадцать лет Фима делал деньги. Автосервис, торговля машинами и
стройматериалами, собственная биржа, банк... Он был жёсток. Очень жёсток. Временами
даже жесток. Конкуренты убирались любыми методами. Бандитские авторитеты Москвы
не то, что не 'кидали предъяв', они очень уважали (читай - смертельно боялись) Фиму.
Слабых мест у Фридлендера не было, родители в девяносто третьем перебрались-таки в
Израиль, а одну женщину любвеобильный Фима так и не выбрал. Впрочем, откровенным
криминалом Фима не занимался принципиально. Как и политикой. По одной и той же
причине: не хотел в тюрьму.
В две тысячи шестом Фима уехал в Германию и три года не вылезал с крупповских
предприятий и заводов небольших станкостроительных фирм. Деньги и семейный
характер открывали любые двери. К марту две тысячи десятого года Фима (какой, к черту,
Фима! Ефим Осипович Фридлендер, крупный бизнесмен и уважаемый человек. Владелец
небольшой, но очень солидной фирмы в Люксембурге, а ни на каком-нибудь Кипре,
гражданин РФ и Израиля, солидный акционер одного из израильских банков) получил на
руки проект завода. Выкупил производственные корпуса в Подольске. В Германии заказал
и оплатил лично отобранное оборудование. Большую часть времени проводил в воздухе
между Москвой и Берлином, успевая контролировать как реконструкцию корпусов, так и
изготовление станков.
И вот час настал. Во главе вереницы фур Фима подъезжал к границе Белоруссии.
Фуры везли завод. Весь! Вместе с необходимым персоналом для монтажа оборудования, в
двух комфортабельных автобусах. Проще и дешевле было отправить его по частям, но
Фима хотел устроить себе праздник. Границу бывшего Советского Союза он должен был
пересечь ровно в полчетвертого утра двадцать второго июня, в день и час Фиминого
