Голос произнес набор звуков, но никто из живущих не смог бы повторить их. Богиня поняла это и засмеялась чудным смехом, который больно было слышать.
– Зови меня Эйя, мальчик.
Лишенные ресниц веки божества затрепетали и поднялись. Черные глаза, черные сплошь – ни белков, ни радужки, ни зрачка, – уставились в лицо ребенка. Он не успел испугаться.
Глава 9
Нет, отверстие в потолке не было единственным входом в пещеру. Из нее вела потайная дверь, надежно скрытая в скале. Механизм древней работы приводился в действие нажатием незаметного рычажка. Просторный ход вывел Витька к дневному свету, который показался ему странно скучным и неестественно тусклым после огня негасимой лампы. Дверь бесшумно закрылась за спиной мальчика. Ход как бы защищался колючей стражей густо разросшегося шиповника, выглядел недоступным, но мог быть свободно открыт таким же незаметным рычажком. Это хорошо, это непременно понадобится. Богиня добра и всемогуща, но она спала слишком долго и потеряла много сил. Ей нужна теперь пища.
Как глупы были те, что, заточив ее в скале, оставили в пещере хлеб и вино, пшеницу и мед! Они, может, не знали, что Эйя не ест людской грубой пищи? Прекрасной богине необходима любовь. Любовь и поклонение. Нужно привести к ней людей, и те полюбят богиню с первого взгляда, и поклонятся ей, и насытят ее своим обожанием. Вскоре Эйя, возвращенная, обновленная, юная богиня, поднимется со своего ложа и принесет счастье всем живущим. Богиня любит их, и единственное, что ей надо, – это ответная любовь. Те, что поклонятся Эйе, получат по заслугам. Они излечатся от болезней. Они будут жить долго – так долго, как только может жить человек. Женщины станут красивыми, мужчины – умными и сильными. Но больше всего получат дети, потому что их любовь стоит всех благ мира. Так сказала Эйя, а ее слово верно и нерушимо. Дети будут награждены особым обаянием, но главное – они смогут читать чужие мысли и диктовать людям свою волю. Они станут править миром, диктатуре взрослых придет конец! И все это – в благодарность за то, что богиню спас ребенок! А кому бы еще пришло в голову искать старинный пиратский клад в скале Кошачьей?
Любовь взрослых людей бывает столь же сильна, сколь и противоречива, столь нежна, сколь жестока. Может, мама Вити Орлова, которую он запомнил как нежную, пушистую, вкусно пахнущую туманность, сравнила бы любовь взрослого с неким банкетным блюдом, шедевром шеф-повара, подающимся под аплодисменты гостей. Горячее, перченое, острое, жирное, пикантное, обложенное ледяными огурчиками, свежими листиками базилика и мороженой брусникой. Как человеку, перенесшему долгую голодовку, было бы вредно и даже смертельно такое кушанье, так и Эйе сейчас могла бы навредить любовь взрослого. А любовь ребенка – безусловная, преданная, восторженная – станет для нее легким, тепленьким и пресным питательным бульоном... Но кто пойдет первым? Кого Витя Дорожный возьмет с собой в недра Кошачьей скалы, полюбоваться на несметные сокровища и поклониться алтарю древнего божества?
Это оказалась Лиза Селиванова – горемыка, детдомовская пария, некрасивая и нелюбимая, гонимая и презираемая. Будь Витек прежним, он взял бы с собой другую девчонку, покрасивей и побойчей, например, заводилу и насмешницу Ксеню Корчак. Но мальчик уже изменился, он понимал, что любовь Ксени немногого стоит, сколько там любви, на донышке ее мелководной, эгоистичной души? И достойна ли она, вертушка, болтунья, великих милостей Эйи? Достойна, да. Но ее очередь придет позднее.
Лиза покорилась странной прихоти Дорожного – вести ее куда-то, что-то показывать. Она привыкла покорствовать, как будто точно знала, что хуже ей уже не будет. Куда хуже-то? И только когда раскрылся перед ней, повинуясь движению скрытого рычажка, тайный ход – ахнула она, как всхлипнула, и обратила на Дорожного бледное, беспощадно отмеченное печатью вырождения личико, и посмотрела на него с немой радостью. Не разумом своим невеликим, но чуткой, исстрадавшейся душой Селиванова поняла, что кончились ее злоключения. Теперь будет кому отдать любовь, живущую в сердце, любовь, которую она не умела понять и выразить. Лиза много кого любила на своем веку – облезлую куклу Катю, детдомовского пса Кабысдоха и даже пожилого физкультурника Палыча. Но все они тяготились ее любовью! Палыч заставлял Лизу прыгать через скакалку сто раз, «чтобы о глупостях не думала», Кабысдох прятался в свою конуру из ракушечника, а Катя покинула ее, нашла себе другую, более бойкую, хозяйку! Теперь же все станет иначе, она полюбит, она будет любима, и за ее самоотверженную любовь ей воздастся сторицей!
Все изменилось быстрее, чем можно было предположить. Уже через две недели многие заметили, что Селиванова очень похорошела. Раньше это была болезненно рыхлая, бледная девочка. К ней не прилипал загар, ложась алыми пятнами ожогов на дрябловатую кожу. Лицо Лизы испещрено было прыщиками, заживающими рубчиками старых воспалений и вулканическими вздутиями новых. Сальные волосы липли ко лбу и щекам. Бледно-серые глаза смотрели тускло и тупо. Вдобавок ко всему Лиза была косноязычна и умом не блистала. Как свершилась перемена, не заметил никто. Кроме, быть может, Вити Дорожного.
Через две недели после посещения скалы Кошачьей Лиза получила пятерку за контрольную по математике. Никто от нее такого не ждал, и девочка сразу стала объектом повышенного внимания учителей и одноклассников. Ба, да Селиванову-то не узнать! Постройнела, кожа чистая, губы розовые, волосы легкие, вьются. Глаза блестящие, серьезные... И косноязычие вроде стало полегче, вот чудеса! Да нет, какие там чудеса, вот учиться она начала лучше, это да!
– Гормоны! – значительно заявила учительница биологии.
– Переросла, – вздохнула вечно пьяненькая техничка Тая.
– Что ты с собой сделала? – интересовались у Лизы девчонки, истекая злобной завистью.
Селиванова только смущенно улыбалась. Ничего она с собой не делала, это все любовь и воля богини. Но объяснять такие вещи товаркам? Пожалуй, не стоит. Девочки не были добры к ней, они не собирались выпускать ее из клетки отверженности. Не хотели относиться к ней иначе, чем к парии... Но им пришлось. Ведь значительнее внешних перемен, случившихся с Лизой, была перемена внутренняя. Девочка стала вести себя так, словно сознавала некую силу, стоящую у нее за спиной. Силу, которая в любой момент может наказать ее обидчиков... Серьезно наказать. Так малыш в песочнице говорит, надуваясь от гордости, детям старше и сильнее себя: «Вот я сейчас позову мамку, она вам задаст!» И те притихают, возвращают ему лопатку и грузовичок, потому что неплохо знают маму карапуза, самую скандальную тетку во дворе! Но ведь нет у Селивановой родителей, ее государство растит, так чего ж она задается?
Впрочем, Лиза согласилась открыть свой секрет самой назойливой, воображуле Ксеньке Корчак. Девочки в свободную минутку прогулялись до скалы Кошачьей, и Ксения вернулась оттуда уже немного другой... А там пошло-поехало, покатился с горы снежный ком, и к началу бархатного сезона не было в детском доме «Лучик» воспитанника, который не принес бы свое одинокое, жаждущее любви и ласки сердце к ногам всемогущей богини Эйи...
Как же взрослые ничего не заподозрили? А что им, спрашивается, подозревать? Поводов для беспокойства не было. Кривая успеваемости резко скакнула вверх, но это как раз совпало по времени с введением новейшей методики преподавания, так что и удивляться вроде не след. Дети стали опрятней и спокойней, не убегают, не грубят, не ссорятся, не дерутся, да ведь это от них и требуется, не так ли? У них какая-то новая, странная игра? Подумаешь, мы еще и не такое видали!
Все же руководство детского дома насторожилось. Директриса Мария Тимофеевна и завуч по воспитательной работе Людмила Александровна, закадычные подруги, прозванные Большая и Малая Медведицы, матерые педагоги, почувствовали, что дело нечисто, но подозрениями предпочитали делиться только друг с другом, в приватной беседе.
– Допустим, успеваемость улучшилась из-за новой методики, – рассуждала вслух Большая Медведица. – Только я ж, Людок, двадцать лет в педагогике! Сколько этих методик сменилось, лоботрясам как об стенку горох! Домашних-то хоть родители жучат, а этих ничем не пробьешь! И тут вдруг на-ка, подействовало!
Малая Медведица только вздыхала. В отличие от подруги, которая никогда в жизни даже не примерила розовые очки, Людмила Александровна в душе была идеалисткой с уклоном в мистику. Верила она в снежного человека, в чудовище озера Лох-Несс, в летающие тарелочки и прочую научно-фантастическую чушь. О внезапном повышении успеваемости Людмила Александровна высказывалась в том смысле, что явление это столь же необъяснимое, сколь несомненное. Вроде Тунгусского метеорита. Она особенно умилялась сверхъестественно хорошему поведению воспитанников.
– За столом – как графы! Раньше руки мыть не загонишь, теперь по три куска мыла в день истирают! Никто не курит! Не матерятся! Привелось, дожила я до светлого денечка!
– Смотри на вещи здраво, Людмила! Я вот слыхала, что на умственные способности хорошо влияет йод.
