ты не поверишь – я в обед в столовку бегал, ну, на углу там у нас, и в молочном рядом по талонам масло давали. И народу – всего-то человек пять.
Он вышел в прихожую, забрался в карман пальто и гордо вытащил оттуда две уже размякших и изрядно помятых пачки в желто-белой обертке.
— «Улучшенное»… — разочарованно протянула Герда, принимая у него добычу. — Понятно, почему очереди не оказалось.
— А что не так?
— Да оно наполовину маргарин. А то и на три четверти. Ну ладно, и такое сойдет. — Она приподнялась на цыпочки и чмокнула мужа в щеку. — Добытчик ты мой!
— А то ж! — гордо выпятил грудь Михась. — Я такой. Ну, все. Если сейчас не пожру, начну мебель с голодухи грызть.
Он звонко шлепнул жену по ягодице (та тихонько взвизгнула и стукнула его кулачком по спине), проскользнул в кухню и снова опустился на табуретку.
И все-таки борщ оказался вкусным. Хотя и остывшим.
Когда Хранитель приближается к порогу этой комнаты, ему не приходится открывать дверь. Собранная неизвестно где, неизвестно как и неизвестно по каким чертежам автоматика сама знает, что надо делать. Тонкая пленка мембраны рвется посередине, и отверстие стремительно распахивается во весь дверной проем, словно капля масла, растекающаяся по поверхности воды. В разговорах между собой Хранители называют комнату Туманом, хотя некоторые в шутку зовут ее Вратами Сомнений. Но шутят Хранители редко, ибо зал психологической реабилитации – не то место, о котором хочется балагурить. Слишком часто выходишь оттуда совсем другим человеком, чем вошел. Хранитель должен посещать Туман раз в год, но немногие находят в себе мужество выворачивать душу наизнанку так часто.
Модуль психоанализа расположен в отдаленной и пустынной части лунной базы. Расположенный рядом жилой блок пуст, и встретить здесь кого-то почти невозможно. И у каждого есть время задержаться и подумать, прежде чем перешагнуть невысокий порог.
Мужчина останавливается перед дверным проемом, приглашающе протаявшим перед ним. Глазу не за что за ним уцепиться. Лишь серый туман клубится перед взглядом, притягивая и отталкивая одновременно. Гость долго стоит перед порогом как бы в тягостном сомнении, хотя сторонний наблюдатель вряд ли смог бы уловить его колебания – если бы, конечно, оказался здесь сторонний наблюдатель. Но вход в зал расположен в дальнем коридоре, и нет здесь случайного прохожего, что может ненароком смутить колеблющегося.
Медленно, почти нерешительно мужчина переступает порог. Сторонний наблюдатель, тот, которого здесь оказаться не может, увидел бы, как тот пропадает в тумане, растворившись в нем мгновенно и бесповоротно, как камень в полночном омуте. Тихо шелестит, закрываясь, мембрана двери. Вошедший же видит перед собой не туман, но малую залу с камином, растопленным в дальнем ее конце. Одинокое кресло, однако, придвинуто отнюдь не к приветливому огню, а к настежь распахнутому двустворчатому окну, выходящему на занавешенную дождем речную долину. За ней изредка проглядывает ночной лес, освещаемый редкими молниями приближающегося шторма. Снаружи тянет промозглой сыростью, но далекие молнии сверкают пока в почти полной тишине. Ни один звук, кроме шелеста полуночного дождя, не проникает сквозь окно. Гость молча опускается в кресло и долго смотрит на грозу. Сейчас у него уже не бесстрастное, но искаженное тяжелыми раздумьями лицо бесконечно усталого человека. Наконец он говорит, не обращаясь к никому:
— Зачем?
И опять тишину нарушает только шум дождя, и опять гость произносит:
— Зачем? — Он стискивает зубы, но переборов себя, продолжает. — Робин, зачем я барахтаюсь? Мои усилия уходят, как вода в песок. Все меняется и меняется, но неизменно кончается одним и тем же…
Опять долгая пауза. Похоже, что говорить для него сейчас не легче, чем ходить по раскаленному углю.
— Я не могу изменить людей, и мой посев не дает всходов. У меня нет противника, кроме тех самых людей, которых я защищаю. Я словно сражаюсь с тенью. Мои усилия – вода, уходящая в песок… — повторяет он едва слышно, закрывая глаза.
И вновь тишина нарушается только шумом дождя и треском поленьев в очаге. Но вот в комнате раздается другой голос:
— Однажды девчонка, которую родители впервые в жизни отпустили с подружками в двухдневный поход с ночевкой, в лесу попалась в руки бандитов. Она стала не первой их жертвой. Не первой и наверняка не последней, если бы не Хранитель, решивший положить конец их преступлениям. Девочка выжила, а бандиты наконец-то попались в руки полиции.
— Я помню ту историю, — медленно отвечает сидящий. — Девочка больше ни разу не ходила в лес даже с мужем и взрослыми сыновьями – ведь суд нуждается в убедительных доказательствах преступления, а не в предположениях о намерении. Потом одного из нападавших убили сокамерники, двух же его товарищей расстреляли. Три жизни оборваны, четвертая искалечена. Не слишком-то удачный пример.
— Однажды человек, слишком много думавший о своих честолюбивых планах, — настойчиво продолжает Робин, — решил занять место начальника, честного и весьма достойного человека и выдающегося ученого. Он попросил шефа на время, до вечера, положить в служебный сейф сверток якобы с деньгами. Соглашаясь, тот даже не подозревал, что в свертке лежит полицейский пистолет. Пистолет, который его подчиненный забрал поздно вечером у участкового, ударив того камнем по голове. Но в оружейной лаборатории на пистолете нашли лишь отпечатки пальцев, принадлежащие клеветнику, хотя тот точно помнил, что касался оружия только в перчатках.
— Я помню и ту историю, — вновь отвечает мужчина, — но участковый, незлобивый добродушный человек, редкое исключение среди полицейских, уволился через неделю. Он не смог заставить себя и дальше хорошо относиться к окружающим. Испуг и травма привили ему отвращение к работе, которую он любил и на которой приносил реальную пользу людям. Почему? Всего лишь потому, что его всегда разряженное оружие понадобилось, чтобы спасти нужного мне человека от беспринципного подонка. А спасенный через полгода развелся с горячо любимой ранее женой и сейчас принудительно лечится от шизофрении. Данный пример, кажется, даже хуже, чем предыдущий.
Он мрачно усмехается каким-то своим мыслям.
— Однажды, — не унимается Робин, — нефтяная компания послала молодого геолога на Австралийский Архипелаг. Паренек пообещал найти для нее нефть на шельфе. На беду туземного племени, проживающего на островах, нефть там действительно имелась. Аборигенам недолго оставалось жить на землях предков. Но после первой же ночи молодой геолог улетел назад, сославшись на несносный климат. Тем временем нефтяная компания попала в затяжной финансовый кризис, а затем и вовсе разорилась, так что аборигены сохранили свою территорию.
— И опять не то! — фыркает мужчина в кресле. — Ты забыл упомянуть, что геолог оказался излишне честолюбив и не пожелал меня выслушать, когда я объяснял ему, что станет с несчастными туземцами. Молодой, равнодушный к другим, он думал лишь о своей карьере. Мне пришлось всадить ему ментоблок второй категории, позже искалечивший ему психику непредвиденным резонансом. Уже потом я осознал, что мог решить задачку и другим методом, куда более мягким, но сделанного не вернуть. А те туземцы до сих пор прозябают в тростниковых хижинах в джунглях. До пятнадцати лет у них доживает чуть больше половины детей, а до пятидесяти – один из двадцати. И про персонал той несчастной компании я даже не упоминаю. В промышленности тогда начался кризис, и безработица резко выросла… А ведь там работало в три раза больше народу, чем жило аборигенов на всех окрестных островах!
— Однажды молодой честолюбивый ученый изобрел новое оружие. Все расчеты показывали, что оно окажется куда эффективнее прежних разновидностей. Доставка боевой части на расстояния в тысячи километров, быстрое, не требующее пилота…
— Похоже, сегодня ты решил наступить на все мои больные мозоли сразу. Да, полвека я подавляю все попытки развития ракетного вооружения. Да, его отсутствие делает невозможной мировую войну с нанесением ударов по городам далеко за линией фронта. Да, имейся оно у Сахары с Ростанией во время Кризиса Перешейка, его наверняка пустили бы в ход. Постоянно дискредитируя попытки развить ракетную
