— Катерина Михайловна, сходите-ка вы, спросите, примет ли он нас? — сказала она после несвойственной ей тягостной паузы.
А Катерина Михайловна, что также было ей крайне несвойственно, даже не попыталась поставить на место девчонку, осмелившуюся отдавать распоряжения госпоже Дображанской.
Для потомственной ведьмы Акнир переступить порог православной обители было все равно, что угодить в подвал инквизиции.
Ведьма не могла войти в церковь!
И единожды познавшая на собственной коже огненную боль этого запрета Даша (даже считая себя не-ведьмой и не-Киевицей шесть лет!) так и не рискнула сунуть нос ни в одну из сотен церквей Златоглава.
Потому в ответ Катерина Михайловна только тягостно вздохнула, улыбнулась блаженному дезертиру и шагнула на землю. Мужик издал мягкий звук, слез с коляски и молча побрел за «пречистой девой». Катя его не заметила…
«Пречистая» и сама была потомственной ведьмой из захудалого рода. Возможно его худоба и позволяла ей одной претерпеть эту муку. За шесть лет «богомолица» посетила две сотни монастырей, и все эти двести посещений были для нее сущей пыткой. Оказавшись на святой земле, Дображанская немедленно ощущала непреодолимую слабость всех членов, удушливую муть, тошноту, липкий пот покрывал ее с головы до пят. И все это вместе отлично характеризовалось одним словом: «невыносимо».
Но все же она могла это вынести.
— А знаешь, я, когда ехать сюда собиралась, об этом деле как-то совсем не подумала… — признала Даша Чуб, провожая Катю встревоженным взглядом.
Их парламентер шла очень медленно — никто и не пытался ее подгонять.
— Думала слегка поразвлечься? — Акнир сидела на ко?злах, ощетинившись, втянув голову в плечи — она напоминала воробушка, который тщится согреться, хоть лютый мороз не оставил ему шансов на спасенье. Ее было почти жалко.
— Ну вроде того… — Даша редко задумывалась, прежде чем сделать. Но нынче делать ей было нечего и: — Я вот подумала: Катя — настоящий герой! Сколько ж раз ее плющило, пока она Машу искала. В одно не въезжаю… Маша ходила в церковь! Я сама это видела. И ей хоть бы хны.
— Это понятно, — сквозь зубы сказала Акнир.
Ничего понятного Чуб тут не углядела и мигом обиделась:
— Тогда объясни. Почему Маша может войти, Катя может, а я — совсем нет? Я что, хуже?
— Нет. Ты — безобразней.
— Чего?!! — Воистину только близость Святой обители и обилие зрителей удержало Изиду от рукоприкладства.
Дальняя Пустынь не зря звалась дальней: еще пятнадцать лет назад мужской монастырь, спрятавшийся вдалеке от Города на окраине леса, был оторванным от цивилизации миром, где обитали диковатые монахи. Но то было пятнадцать лет назад, а сейчас Даша Чуб словно оказалась в Царском саду в часы праздничных гуляний.
Древнюю Пустынь обнимал небольшой городок. Вдоль длинной монастырской стены выстроились в ряд экипажи разных сортов: от лаковых колясок, лихих троек до крестьянских телег. Автомобиль был только один (Даша б и сама не рискнула ехать по бездорожью в такую даль на хлипком современном «моторе»).
Неподалеку от них, сбившись в кружок у костра, стояли извозчики; судя по их непривычно одухотворенным лицам, «Петухи» вели меж собой благочестивую беседу. От ворот монастыря разбегалось множество аккуратных дорожек. По ним неспешно прогуливались мужчины и дамы, семейные пары, бонны с детьми — все румяные, все, как один, благостно-радостные и счастливые. Сиделки с инвалидными колясками вывезли на моцион подозрительно умиротворенных больных, коротающих время в ожидании чудесного исцеления. Все с видимым удовольствием вдыхали морозно-сладкий и чистый монастырский воздух, все то и дело воздевали глаза к небу и золотым куполам и набожно крестились… И общую благочинность пейзажа нарушали лишь двое мальцов, играющих в снежки. Но их веселая резвость только придавала окончательную завершенность картине, и впрямь сильно смахивающей на микроскопический рай на земле.
— Совсем охамела? — шепотом просипела Чуб, честно стараясь сохранить хоть общий абрис всеобщего благолепия.
Лжепоэтесса соскочила с коляски и заглянула в лицо кучерице:
— Скажи спасибо, что мы у обители Отрока. Но я дождусь, пока мы уедем… Безобразна! Я, конечно, не такая, как Катя, но, слава богу…
— А вот Бог тут как раз совсем ни при чем, — на лице шестнадцатилетней ведьмы не дрогнул ни один мускул — похоже, Дашин напор не выдерживал никакой конкуренции с куполом церкви, намертво приковавшим вниманье Акнир. — Прости, я забыла, вы ничему не учились. «Безобразный» — означает без образный. Образ — образ божий. Без — значит, в тебе Бога нет. В тебе воплощен образ нашей Великой Матери. Ты ближе к природе.
— Не въехала, — требовательно сказала Чуб. — Мы все стали Киевицами. Все трое. И все ими остались. Так?
— Так.
— И как только я стала Киевицей, я не смогла войти в церковь. Потому что стала ведьмой. И Катя, и Маша…
— Киевицы — не ведьмы, — Акнир отвечала скрипуче-бесцветно, явно из одной только вежливости. — Вы стоите между светом и тьмой — ведьмами и святыми. И только сама Киевица вправе решать, кому отдать предпочтение. Вы с Катериной совершили свой выбор. Потому ты больше не можешь войти в церковь. А для нее это мучительно.
— Какой такой выбор? Я ничего не выбирала!
— Вы совершили убийство.
Даша дернула головой. В ухо ей угодил холодный снежок. Чуб бросила разъяренный взгляд на игривых мальцов, но вид у тех был весьма виноватый.
— Простите, простите! — к пострадавшей уже неслась миловидная дама в беличьей шубке — наверное, мать. — Ванюша не хотел… Бог мой, Изида Андреевна, вы?! Какая землепотрясная встреча. Я имею удовольствие охреневать от ваших милейших стихов. Умоляю, простите Ванюшеньку… — Дама, вмиг показавшая себя просвещенной поклонницей Дашиного таланта, извинительно улыбнулась.
Чуб про себя матюкнулась. Снежок она была вполне готова простить, но дамочка, вознамерившаяся завести с поэтессой приятную беседу, мешала ей задать новый вопрос. С секунду Даша боролась сама с собой и победила. Но не себя, а как обычно приличия.
— Здрасьте, приехали! Кого мы убили? — спросила Чуб у Акнир.
Дама изменилась в лице и попятилась задом.
— Откуда мне знать, — равнодушно сказала Акнир. — Но раз вы не можете войти в божий храм, вы совершили жертвоприношенье.
Даму сдуло как ветром!
— Не совершили б — могли, — в голосе ведьмы не было ни осужденья, ни интереса — она просто отвечала на Дашин вопрос.
Потому Чуб не вскипела, а честно задумалась:
— Кого ж мы с Катей убили? Разве можно убить, и об этом не знать? Может Катя знает?
Тем временем Катерина Михайловна как раз добрела до ворот монастыря. Привычно нащупала кошелек, поискала глазами нищих, надеясь еще на пару мгновений отсрочить неизбежное. Но нищих тут не было. Катя вспомнила, что в Пустыни запрещено просить милостыню, ибо Отрок сказал: «Там, где есть Бог, не нужно просить…»
По примеру Ивана Босого, открывшего первый в истории Киева приют для бездомных, Пустынь построила обширную богадельню, больницу и странноприимницу, где бесприютных согревали, одевали, лечили, кормили. И приготовленьем еды и припарок занимались отнюдь не монахи, а высокородные дамы,
