рефлексировала, занималась журналистикой, возможно даже, делала это неплохо, и вдруг конь на полном скаку остановился, будто споткнулся. Всё, приехали. Случилось неприятное — она стала задумываться о всяких смыслах и поняла, что, если мерить по большому счету, она разменивается на пустяки. Все эти многочисленные, пустяковые заметки сжирают ее время и силы, а ведь она могла бы написать что-нибудь стоящее. Какой-нибудь роман, к примеру.
Да. Все было именно так. На Троицком мосту, глядя на город, засыпаемый снегом, она легко, словно бы какой-то пустяк, вдруг впервые произнесла вслух то, что боялась проговорить внутри себя.
Лавров важности момента не понял и сказал, улыбнувшись:
— Так напиши, в чем же дело?
— Ну-у, — протянула Фаня, решив отшутиться, — а денежки кто будет зарабатывать?
— Я! А ты будешь писать свой роман, иногда чистить картошку и варить мне суп. В перерывах между романами.
Странное дело — обычно такая находчивая, бойкая Фаня, не тушевавшаяся ни на одном светском приеме и не знавшая смущения даже в особенно звездных интервью, на сей раз растерялась самым глупым девичьим образом — застыла с раскрытым ртом, так что туда едва не залетал снежок, и уставилась на Лаврова — он шутит или как?
А у него ж поди догадайся — серьезно сказал или так болтанул, ради красного словца, и знай посмеивается.
Он взял ее под руку и предложил прогуляться до клуба, «где играют приличную музыку».
Броня уже начала засыпать от холода и покорилась судьбе, как вдруг услышала рядом шорох. Открыв глаза, она увидела над собой собачью морду. Большой пес обнюхал ее и лизнул. Собаку окликнул мужчина, проходивший в нескольких метрах от сугроба, где Броня намеревалась найти вечный приют. Уверовав в спасение, Броня встала и на закоченевших ногах поковыляла за живыми существами, по всей видимости, знающими тайные тропы.
Шоссе оказалось совсем недалеко. Только полная топографическая идиотка могла здесь заблудиться. Броня вышла на дорогу и стала голосовать.
Кто-нибудь, спасите-помогите! Люди, эй… Видите, девушка-сосулька совсем пропадает…
Остановился большой фургон. Пожилой водитель махнул ей — залезай!
Она не очень помнила, как доехала до города. Как отогревалась под теплым душем. Как лежала потом на диване и ревела (оказалось, что слез у нее много больше, чем снега в том берендеевском лесу, где она чуть не превратилась в ледышку). Она целовала татуировку «П» на руке. Теперь она знала, что это имя Петр, а не Павел.
А через несколько часов в дверь позвонили. Броня с ужасом подумала, что это может быть Петр, сжалась и решила не открывать. Но Петя ворвался в квартиру, отперев дверь своим ключом.
Он тряс ее за плечи, орал на нее — какого черта она уехала, не предупредив его, как можно быть такой безответственной, чуть до инфаркта его не довела! Обнимал ее, повторяя, что очень за нее испугался.
«Я проснулся, а тебя нет рядом… Я сел в машину, гнал, как сумасшедший… Так боялся, что с тобой что-нибудь случится…»
Она молчала, избегая смотреть ему в глаза.
— Ты извини меня за эту ночь… — Петр сбился и неловко закончил фразу: — Черт знает, как это вышло!
Броня пожала плечами:
— Да все нормально. Не переживай!
— Ничего нормального в этом нет! — неожиданно разозлился Петр. — Не так все должно быть. Не так, понимаешь?
— Понимаю, — тихо сказала Броня и заплакала.
Петр растерялся. Он прижал ее к себе и утешал, как маленькую, повторяя бессвязные, нежные слова. Гладил по голове. А потом прошептал:
— Не убегай больше, ладно?!
Броня уткнулась ему в шею и сказала, что больше не убежит.
Они пили текилу и слушали музыку. Оказалось, что в этом клубе играет парень из бывшей группы Лаврова. Иногда гитарист Саша подсаживался к ним за столик, а потом опять уходил. В одну из таких пауз Саша предложил Лаврову выйти на сцену и спеть что-нибудь вместе с музыкантами. Фаня тут же принялась упрашивать Никиту. Тот наотрез отказался. Фаня взвыла с удвоенной энергией и пообещала ему златые горы, если он споет. Тогда Лавров спросил, готова ли она в качестве вознаграждения поцеловать его прилюдно?! Фаня растерялась, притворно возмутилась, но кивнула — ладно, будет тебе награда от принцессы.
Лавров поспешил на сцену, где исполнил две песни. Совпало, или Никита угадал, но это были Фанины любимые. Она смотрела на него из зала влюбленными глазами. Как тогда осенью. И та прошлая осень стала ее настоящим.
Лаврова многие узнали, его долго не отпускали. Фаня хлопала и орала «браво» так яростно, что чуть не сбила ладони и не охрипла. Когда он вернулся за столик, она потянулась к нему губами. Они застыли в поцелуе так надолго, что за это время музыканты успели исполнить еще одну песню. Кстати, Фаня не сразу заметила, что они с Никитой в центре внимания, их смелости аплодируют и кричат «горько», а когда все- таки заметила, смутилась и покраснела. Еще через песню она осмелилась на вопрос, задать который, памятуя прошлое, она боялась еще больше, чем поцелуев с Лавровым.
— Ник, — очень осторожно, словно боясь подорваться на мине, заговорила Фаня, — а ты не думал начать все сначала? Собрать ребят, записать диск, снова выступать?
Он хмыкнул:
— Вряд ли это возможно… Ибо нельзя в одну реку дважды…
— Да это была бы уже совсем другая река! Как ты не понимаешь! — всплеснула руками Фаня. — Потому что ты другой и песни будут другие! Ты просто должен дать себе шанс!
Она заикнулась о своих знакомых продюсерах, которые могли бы помочь ему с продвижением.
— Ой, нет, спасибо! — испугался Никита. — Если я и решу вернуться в эту реку, то обойдусь без чьей-либо помощи! Хотя мне чертовски приятно, что ты обо мне заботишься! Давай, что ли, еще поцелуемся? Повторим на «бис»?
Поцеловались. Саша объявил со сцены, что следующую песню музыканты играют для своего приятеля Никиты Лаврова и его невесты.
— Меня записали в твои невесты? — изумилась Фаня.
— Я так тебя представил! — невозмутимо ответил Никита.
Уйдя из клуба, они долго бродили по городу и оказались на Дворцовой площади. Рядом с Александрийским ангелом, под соло саксофона уличного музыканта, в снежный декабрьский вечер, за два дня до Нового года, они танцевали танго.
А потом Лавров потащил ее на крышу, уверяя, что оттуда открывается потрясающий вид на город. Вид, наверное, и правда был ничего, хотя в эту ночь разыгралась такая метель, что в снежном буране терялись дворцы, дома, мосты, реки, и кроме лица Лаврова, Стефания ничего не видела. Они сидели на крыше, держась за руки, чтобы не потеряться в метели, и не было для Фани ничего важнее вот этого на крыше сидения.
Разговаривали — им о многом надо было рассказать друг другу. Временами молчали — потому что им было хорошо молчать и просто смотреть на снег. И опять разговаривали.
— Кстати, я хотела сказать тебе…
Она поколебалась, прежде чем произнести эту фразу, но рассудила, что лучше сразу и честно обо всем рассказать:
— У меня есть сын!
— Здорово! — кивнул Лавров. — Сколько ему?
— Пять лет. Зовут Вася.
