особенно где-нибудь у Владимирской церкви или в районе Сенной, превосходит всякое вероятие.
Может быть, оттого что петербуржец живет в городе, где здания похожи на декорации пьесы столетней давности, он чувствует себя скорее персонажем литературного произведения, нежели человеком, живущим здесь и сейчас. Довлатов о Бродском: 'Он не боролся с режимом. Он его не замечал. И даже нетвердо знал о его существовании. Его неосведомленность в области советской жизни казалась притворной. Например, он был уверен, что Дзержинский - жив. И что 'Коминтерн' - название музыкального ансамбля. Он не узнавал членов Политбюро ЦК. Когда на фасаде его дома укрепили шестиметровый портрет Мжаванадзе, Бродский сказал: 'Кто это? Похож на Уильяма Блэйка'. Множество тем в петербургских салонах табуировано для обсуждения: депутаты Думы, Захаров, Виктюк, Михалков, эстрада, телевидение, личная жизнь знаменитостей. Почтенным считается нефункциональное знание: древнекоптский язык, обстоятельства биографии писателя Константина Вагинова, история Красненького кладбища.
Всяческая 'игра в бисер' приобретает в Петербурге необычайно серьезный характер. Местные образцовые издания последних лет - исторические альманахи 'Минувшее' и 'Лица', энциклопедические справочники 'Храмы Петербурга', 'Исторические кладбища Петербурга', 'Архитекторы-строители Петербурга' - являют собой образцы долгого затворнического труда, не подразумевающего громкого внешнего успеха. Они наследуют еще более герметичным самиздатским машинописным журналам 1970-1980-х годов: толстенные тома 'Часов', 'Метродора', 'Обводного канала', 'Северной почты', 'Митиного журнала', 'Сигмы', 'Памяти', выходившие тиражом то шесть, то двенадцать экземпляров каждый, напоминали по несуетной тщательности выполнения рукописные своды средневековых монахов. Поэты каждые несколько лет 'издавали' свои сборники, перепечатанные поклонницами и переплетенные приятелями, и раздавали немногочисленным почитателям. Рок-музыканты первыми в России начали выпускать свои 'альбомы', разрисовывая от руки обложки кассет.
Настоящий петербуржец летом гуляет на Островах, его можно встретить на солнечной стороне Невского, в Эрмитаже, в верховой аллее Летнего сада. У него есть излюбленные кварталы (Коломна, юг Петербургской стороны, Ямские, округа Инженерного замка), где можно побродить с приятелем, поговорить о кинизме или председателе Третьей Думы Хомякове. Чтобы распить бутылочку с давним знакомцем, он готов совершить длительное путешествие, но место должно быть специальное: спуски к воде у Никольского собора, крыша Петропавловки, двор с брандмауэром в Графском переулке. Ему физически невыносимы улицы Партизана Германа или Белы Куна. Уж лучше Обводный канал, Нейшлотский переулок, Малая Охта.
Вообще, любовь к городу имеет всеобщий и обязательный характер. Полагается знать не только Росси и Стасова, но Сюзора, Месмахера, Кричинского. Настоящий знаток укажет вам дореволюционное местоположение всех булочных Филиппова, особенно живописные проходные дворы с Невского на Малую Итальянскую, парадные с сохранившимися витражами на Каменноостровском, перечислит главные постройки епархиального архитектора Никонова и проводит к лестничному пролету, в который бросился Всеволод Гаршин.
Петербургская настороженность к любому утвердительному высказыванию выражается и в электоральном поведении. Москва любит мужчин, лучащихся энергией, обаятельных дядек - Ельцина, Попова, Лужкова. Политики ныряют в прорубь, отфыркиваются, бодро принимают рюмаху. Там больше голосов получают партии известные - НДР, КПРФ, 'Единство'. Питер предпочитает злоречивых (Собчак, Болдырев), голосует не 'за', а 'против'. Так в свое время проголосовали за следователя Иванова (против Лигачева), потом за Яковлева (против Собчака), потом за болдыревцев (против губернатора), потом опять за Яковлева (против Москвы).
В петербуржце всегда жива идея правил поведения, не подлежащих нарушению. Даже говорим мы - как пишем: 'конечно', 'булочная'. Всякая безвкусица вызывает мощный, часто неадекватный отпор. Вот Пушкин встречает молодого, явно талантливого критика Николая Надеждина: 'Он показался мне весьма простонародным, vulgar, и безо всякого приличия. Например, он поднял платок, мною уроненный'.
Ахматовой не нравятся 'Записки старого петербуржца' Льва Успенского. Ну нравится, не нравится. Но как зло она его отчитывает: 'Как странно, что уже через 40 лет можно выдумывать такой вздор. Что же будет через 100? Глазам не веришь, когда читаешь, что на петербургских лестницах всегда пахло жженым кофе. Ни в одном респектабельном петербургском доме на лестнице не пахло ничем, кроме духов приходящих дам и сигар проходящих господ. Товарищ, вероятно, имел в виду так называемый 'черный ход': но все же черные лестницы пахли в основном кошками'.
Ученики Ахматовой общались с малознакомыми людьми часто просто бессмысленно дерзко. Бродский, впервые представленный Ахматовой Лидии Корнеевне Чуковской: 'Ваш отец, Лидия Корнеевна, - сказал Бродский слегка картавя, но очень решительно, - ваш отец написал в одной из своих статей, что Бальмонт плохо перевел Шелли. На этом основании ваш почтеннейший pПre даже обозвал Бальмонта - Шельмонтом. Остроумие, доложу я вам, довольно плоское. Переводы Бальмонта из Шелли подтверждают, что Бальмонт - поэт, а вот переводы Чуковского из Уитмена - доказывают, что Чуковский лишен переводческого дара'.
'У меня нет мировоззрения, у меня есть нервы', - словами Акутагавы мог бы сказать о себе настоящий язвительно-вежливый петербуржец. Как заключает человек, воплощающий петербургский снобизм, - Анатолий Найман, - его поколению было свойственно 'сохранение независимости во что бы то ни стало, до какой-то даже оголтелости: прямая шея, прямые плечи, юнкерский взгляд, устремленный в навсегда далекую цель'.
Довлатов пишет: 'Ленинград обладает мучительным комплексом духовного центра, несколько ущемленного в своих административных правах. Сочетание неполноценности и превосходства делает его весьма язвительным господином'. Гонор присущ нам, как присущ он в Европе полякам, и по той же причине: мы чувствуем нашу относительную бедность и подчиненность столице. Непонятное высокомерие петербуржцев вызывает оправданное раздражение москвичей. Но без снобизма, отвращения к амикошонству, болезненного чувства собственного достоинства мы не были бы сами собой.
Как не испортить поездку
Самое лучшее время в Санкт-Петербурге - белые ночи (май-июль). Погода в это время стоит отличная. В самый длинный день, 22 июня, солнце садится в 23.26, а встает в 4.36, поэтому даже в полночь на улице вполне можно 'сидеть и читать без лампады'. Белые ночи - самое приятное и романтическое время для прогулок по городу: туристы традиционно фланируют по Невскому, ходят смотреть на разводные мосты и катаются на катерах по рекам и каналам.
Белые ночи были бы совершеннейшей идиллией, если бы не столпотворение на улицах. Все кафе и рестораны набиты битком, в гостиницах нет мест, а на Невском не протолкнуться. Ситуация усугубляется еще и тем, что в это время в городе происходят два значительных кинофестиваля: с 15 по 22 июня - фестиваль документальных, короткометражных игровых и анимационных фильмов 'Послание к человеку', а с 23 по 29 июня - 'Фестиваль фестивалей'. Не отстают и музыканты: в июне в Петербурге проходят Петербургский рок-фестиваль, 'Свинг белой ночи' (джаз), 'Звезды белых ночей', 'Белые ночи Санкт- Петербурга', 'Дворцы Санкт-Петербурга' (все три - классическая музыка).
