Звук льющейся воды прекратился.
– Умываюсь, – отозвался Нащекин.
– Знаешь, – прокричала я в дверной косяк, – я всю ночь изучала документы и теперь нахожусь в некоторой растерянности! Информации много, но она какая-то разрозненная, требуется время, чтобы ее осмыслить, понимаешь? Единственное, что я знаю наверняка, – под подозрением все! У всех, кроме Ленки, отняли девочек! Эй, ты меня слышишь? Ты чего там затих?
– Слушай, Лютикова, – сказал из-за двери Никита, – можно мне спокойно посидеть в «уголке задумчивости»? У меня тут тоже накопилось кое-что со вчерашнего, надо осмыслить.
Я не могла ждать, меня так и распирало с кем-нибудь поделиться. За неимением лучшего собеседника я вернулась на кухню к Алке.
– Я предполагаю, – прямо с порога завела я, – что убийства Махнач и Прудниковой связаны с их профессиональной деятельностью, а конкретно – с изъятием детей из семьи. Их убила какая-то мать, у которой забрали ребенка.
– Ну, Лютикова, ты прямо гениальный детектив, – насмешливо протянула Алка. – Шерлок Холмс и доктор Ватсон в одном лице! Правильно, Алябьева – та самая мать, у которой забрали ребенка. Именно этой версии с самого начала и придерживалось следствие. Поразительно, что тебе понадобились всего сутки, чтобы докумекать! Какая сообразительность!
– Нет, Алка, у несчастной матери отняли не мальчика, а девочку.
В который раз я объяснила свою догадку насчет красных колготок и, отодвинув тарелки в сторону, разложила на столе личные дела.
– Смотри, что получается. За четыре месяца, что Махнач работала в должности инспектора, она отобрала детей у четырех матерей. Первая – Корягина Анна Николаевна, в ноябре прошлого года у нее забрали шестилетнюю дочь Свету. Потом в декабре у Бадмаевой Динары Дорджиевны изъяли дочь Полину, которой едва исполнился годик…
– У них что – план? – перебила Алка. – Раз в месяц обязательно надо лишить кого-нибудь родительских прав, иначе премию не выдадут?
– Очень может быть, – согласилась я, – потому что Новый год на график изъятия детей не повлиял. Обычно в январе деловая жизнь замирает, чиновники еще полмесяца приходят в себя после праздников, но тут четырнадцатого января, прямо в первый рабочий день, Махнач забрала из семьи Яичкиных двух девочек – Машу и Марину.
Кстати, это единственная полная семья, где есть и мать, и отец. И вот, наконец, в феврале отдел опеки и попечительства отобрал сына у Алябьевой Елены Сергеевны.
На кухню зашел Никита: в белом махровом халате, чисто выбритый, источающий тонкий запах одеколона, он выглядел настоящим джентльменом, словно и не нажирался вчера, как свинья.
– Значит, это тебе и кажется подозрительным? – спросил Нащекин. – Что опека работает по плану: изъять одного ребенка в месяц, так?
– Не только, тут много подозрительного. Взять, к примеру, семью Яичкиных. У мамы высшее образование, она учительница географии, папа, судя по документам, тоже приличный человек, не бездельник, работает на металлургическом заводе штамповщиком. А детей у них отобрали! Как такое может быть, а?
Никита возразил:
– По-твоему, наличие высшего образования или работы – это гарантия того, что родитель хорошо выполняет свои обязанности? Вдруг этот папаша Яичкин днем на заводе детали штампует, а вечером – собственных дочерей насилует? Может такое быть?
– Ну ладно, оставим Яичкиных в покое, я не знаю эту семью. Но ты посмотри личное дело Ленки! Оно же шито белыми нитками!
Я раскрыла папку и принялась переворачивать страницы.
– Вот, первый документ – это заявление Ленки в психологический центр «Доверие ради жизни» по поводу занятий Костика с логопедом. Не знаю, какое отношение логопед имеет к тому, чтобы признать Алябьеву плохой матерью. По логике она, наоборот, хорошая мать, раз заботится о том, чтобы ребенок правильно выговаривал буквы. Но, очевидно, у государства другая логика.
– Дай-ка посмотреть. – Алка цапнула бумагу.
– Идем дальше. В дело подшиты три отчета инспектора Махнач о визитах к Ленке домой. Было три визита!
Странно, ведь Ленка упоминала только об одном, который состоялся неделю назад. А по документам выходит, что уже на протяжении трех месяцев инспектор отдела опеки и попечительства регулярно наведывается в квартиру Алябьевой и фиксирует, в каких условиях живет ребенок. Я прочитала отчеты, и у меня волосы встали дыбом! Вот, взгляните сами: «В квартире грязь, бегают тараканы, мать валяется пьяная», «Ребенок голодный, грызет карандаш, говорит, что ничего не ел с утра», «У мальчика отсутствует личное спальное место, он спит вместе с матерью на раскладушке», «В квартире нет игрушек, ребенок играет с поясом от материнского халата»…
По мере того как я читала, у Никиты расширялись глаза.
– Вот видишь, – сказала я, – даже ты поверил в этот бред, а ведь ты хорошо знаешь Ленку. Что же тогда говорить о других? На самом деле это всё ложь! Я была в квартире и собственными глазами видела, что у Костика есть всё необходимое. И кровать, и детский столик для рисования, и куча игрушек. И Ленка спит вовсе не на раскладушке, у нее нормальный диван. И нет там никаких тараканов!
Алка заглянула мне через плечо и заметила:
– Вообще-то Алябьева сама подписала эти отчеты…
– Я тоже обратила внимание на ее подписи. И вот что я вам скажу: это фальшивка! Я, конечно, не криминалист, но видно даже невооруженным глазом. Сравните подпись на заявлении к логопеду и подписи на отчетах – разве они похожи? Это подделка, причем весьма небрежная, Махнач даже не дала себе труда аккуратно перерисовать факсимиле.
Нащекин вгляделся в подписи и кивнул:
– Согласен, ничего общего. Значит, дело о лишении Алябьевой родительских прав сфабриковано. Но зачем? Кому понадобилось, чтобы Костик стал сиротой?
– Я думаю, мальчика, что называется, «присмотрели». Отделу опеки и попечительства дали задание – изъять из семьи именно этого ребенка. Помнишь, что тебе сказали в детском доме? Уже есть усыновители, и у них готовы документы. Сейчас Ленку лишат родительских прав, а учитывая, что она находится под следствием, это сделают в ускоренном порядке, и всё – ребенка можно забирать.
Алка покачала головой.
– Детские дома переполнены сиротами, бери любого. Зачем им понадобился именно Костя? И потом, усыновители предпочитают грудничков, чтобы ребенок думал, что он родной. А здесь – пятилетний мальчик, который помнит свою маму. Да еще дополнительная морока: сначала надо лишить ее родительских прав. Не слишком ли сложная комбинация?
– Не знаю. Но не забывай, что многие новорожденные, от которых отказываются в родильных домах, с отклонениями. Разве наркоманка будет заботиться о том, чтобы родить здорового малыша? А если ребенок чудом родился здоровым, то без материнского ухода он деградирует. Слышала страшилки про дома малютки? Детей там привязывают колготками к кроватям, чтобы не досаждали персоналу. Думаешь, это благотворно влияет на психику? Кому-то понадобился здоровый, ухоженный, домашний ребенок. То, что он уже подрощенный, возможно, даже плюс, не надо с памперсами возиться, ночами не спать. Ну, а что он маму свою помнит – тоже не беда, детская психика очень пластична, когда у него появится новая мама, он забудет старую. Особенно если придумать, что это вовсе не мама была, а, например, злая колдунья, которая его из коляски украла.
Никита налил кофе из кофемашины и протянул мне чашку.
– И все-таки сомнительно, – заметил он, – чтобы мать лишили родительских прав только на основании отчетов инспектора. Я знаю, что у нас на каждом шагу нарушают закон, но не до такой же степени…
Я пригубила ароматный напиток, поставила чашку на стол и снова открыла скоросшиватель.
– Ты прав, в деле есть еще четыре документа. Первый – это заявление в отдел опеки и попечительства от некоего Г.И. Тутова, проживающего по соседству с Еленой Сергеевной Алябьевой. Сосед жалуется, что из
