уезжать из города, как делали другие девушки в подобной ситуации. Нет, она ходила по улицам, нагло демонстрируя округлившийся живот.
Я с широко раскрытыми глазами слушала рассказ о прошлом моей семьи. Мама обычно обращалась со мной, как с маленькой девочкой, которой не нужно знать о подобных скандальных подробностях, но в этот раз она, судя по всему, решила поговорить со мной как со взрослой.
— А что случилось потом? — спросила я, пытаясь скрыть охватившее меня волнение.
— Ничего особенного. Твоя бабушка, ко всеобщему удивлению, оставила ребенка. Люди сплетничали, что она забеременела от какого-то богача и он заплатил ей за молчание, но сегодня даже твой отец не знает, есть ли в этом хоть доля правды. В любом случае, после того как ребенок появился на свет, она уехала, оставив его на попечении своей матери. И уж та обращалась с ним ой как неласково. Твоя прабабка всю жизнь считала, что этот ребенок — позор для ее семьи. А еще она искренне верила в справедливость поговорки «Розги пожалеешь — ребенка испортишь» и колотила его за малейшую провинность. — Мама замолчала, представив маленького мальчика, каким был мой отец, отчаянно пытающегося укрыться от гнева своей бабушки. — Ему пришлось жить с этой злобной старухой до тех пор, пока его мать наконец не вышла замуж. Но дело было сделано, и он так и не простил мать за то, что та его бросила. И я тебе вот еще что хочу сказать: когда я забеременела, твой отец на мне женился. Его матери это не понравилось, а он все равно от меня не отступился.
Но несмотря на все мамины старания, я никак не могла оправдать отцовскую жестокость. У меня просто не получалось забыть о том, как избитая мама лежала на полу, как кровь текла у нее изо рта, как она потом ходила с опухшим от синяков лицом. Если он знал, каково это — быть напуганным и несчастным, то почему старался причинить боль окружающим?
Этот разговор не помог мне увидеть отца в более выгодном свете, зато я окончательно убедилась в том, о чем всегда догадывалась, — я была нежеланным ребенком.
Может быть, когда мама только обнаружила, что беременна, и отец согласился жениться на ней, она и была счастлива, но в результате она оказалась замужем за человеком, который винил нас обеих в том, что мы лишили его возможности выбора и испортили ему жизнь.
И я поняла, почему мама, осознав, что паб кажется ему привлекательней, чем дом и семья, начала в свою очередь винить меня в одиночестве и плохом отношении к ней отца.
После подобных откровений я пыталась смотреть на отца иначе. Я старалась представить маленького забитого мальчика, которому пришлось расплачиваться за позор своей матери, но образ взрослого мужчины, управлявшего домом при помощи страха и кулаков, был гораздо ярче.
А еще в результате разговора с мамой я поняла: то, что мужчина из соседнего дома заставляет меня делать, действительно неправильно. Мою бабушку почти выгнали из города за то, что она спала с мужчиной до свадьбы! И даже если за сорок лет отношение к этому поменялось, моя мама по-прежнему говорила о своей беременности очень тихо и только с теми, кто был в курсе.
Именно тогда я попыталась сказать соседу, что больше не хочу этим заниматься.
Он засмеялся, обхватил ладонями мое лицо и заставил смотреть прямо ему в глаза.
— Итак, Марианна, ты действительно хочешь, чтобы я нашел себе другую девочку? — насмешливо спросил он. — Ведь ты же знаешь, что тогда случится.
Да. Тогда я останусь одна. Слишком много лет прошло с момента нашей встречи — я уже слабо представляла, каково это — быть свободной от него.
— В любом случае, — продолжил он, уже зная, что победил, но желая усилить эффект и полностью восстановить контроль, — я не думаю, что ты была девственницей, когда все случилось в первый раз. У настоящих девственниц, знаешь ли, очень сильно идет кровь. А у тебя крови не было, так ведь?
Я не совсем понимала, что значит слово «девственница», но по его тону начинала догадываться, что это что-то очень важное. Я отвела взгляд и пробормотала, что у меня немножко текла кровь.
— Да ладно, Марианна. Я уверен, что ты и до меня занималась этим с мальчиками.
Мои глаза наполнились слезами, я яростно затрясла головой, пытаясь убедить его, что это неправда.
Он сказал, что верит мне, и обнял меня. Я снова грелась в теплых лучах его заботы — и это тепло сохранилось до конца дня, потому что он не заставлял меня ничего делать, а просто довез до дома.
В следующий раз, когда я попробовала отказать ему, он уже не пытался меня поддразнивать. Улыбка сошла с его лица, а холодный тон подсказал, что он очень рассержен.
— Хватит вести себя, как маленькая глупая девочка, — резко оборвал он меня.
Я сжала руки в кулаки, собрала всю свою храбрость и крикнула:
— Я все расскажу маме!
Он раздраженно прищурился, сжал губы и схватил меня за плечи — на этот раз не для того, чтобы погладить, а чтобы хорошенько меня встряхнуть.
— Ты что, забыла о красавице Руфь Эллис? Забыла, что с ней случилось? — прошипел он. — Они повесили ее, потому что она тоже занималась этим. Сколько раз я говорил тебе, что только со мной ты в безопасности? Я никогда не позволю им забрать тебя! Вот, значит, как ты платишь за мою доброту?..
Мне и в голову не приходило задуматься над тем фактом, что именно он заставлял меня делать все эти ужасные вещи. А уж о том, чтобы сказать ему об этом, и речи быть не могло. Онемев от отчаяния и беспомощности, я прижалась к дверце машины и стала смотреть в окно. Его руки обхватили меня, но на этот раз не было ласковых слов, успокаивающих поглаживаний, он просто резко указывал, что мне делать. Через несколько мгновений я уже сидела у него на коленях, сжав кулаки и глотая слезы, а он снова заталкивал в меня эту штуку.
Не желая, чтобы кто-то обнаружил пятна на моих трусиках или заметил странный запах, он внимательно следил, чтобы я вытиралась дочиста.
— Марианна, — говорил он, — мужчины всегда делают это с девочками, которые им нравятся. И они занимаются этим, когда хотят. Неужели ты хочешь, чтобы я перестал быть твоим другом?
— Нет, — шептала я, потому что боялась. Я боялась остаться без его защиты; боялась я также и того, что еще один человек в этом мире будет считать меня бесполезным существом, недостойным его любви.
Теперь он часто забирал меня после школы. Не было больше конфет в бардачке, только он и я в машине посреди леса. Обычно он сажал меня к себе на колени и заставлял терпеть, пока запихивал в меня свою штуку. Иногда я лежала на заднем сиденье, раздвинув ноги в белых носочках и школьных туфлях, а он наваливался сверху, стонал и мычал, двигаясь внутри меня.
Снова наступили летние каникулы, но пикники на пруду утратили все свое очарование. Весной я не собирала лягушачью икру, не сидела у воды, высматривая своих лягушат. В моей голове больше не было историй о пушистых зверьках. Теперь жаркие солнечные дни означали лишь одно: я снова буду лежать на спине, а он, настороженно оглядываясь по сторонам, чтобы никто нас не заметил, задерет мое платье, плюнет себе на руку, чтобы намочить меня, и начнет входить в меня, быстро и грубо, в то время как дети будут играть всего в нескольких метрах от нас.
В пасмурные дни он обычно просил маму, чтобы она отпустила меня помогать ему в мастерской — «подавать инструменты».
— Не хочешь меня взять в помощницы? Я справлюсь! — шутила она каждый раз, перед тем как с улыбкой дать свое согласие. И добавляла, что отпускает меня ненадолго, ошибочно полагая, что я буду там отдыхать.
Меня мутило от навязчивого запаха машинного масла и бензина, наполнявшего мастерскую. Вместо того чтобы чинить машину, сосед поднимал меня, прижимал к стене и резко входил. Он называл это «потрясти коленками».
Шли месяцы. Во сне я видела его лицо, слышала его голос, а просыпаясь, вспоминала о том, что он заставлял меня делать. Я очень хотела, чтобы это прекратилось, чтобы моя жизнь наконец изменилась, но чувство всепоглощающей беспомощности и бессилия сковывало мои движения и мысли.
В школе все тоже было не слава богу. Страшные образы, заполнившие мои сны, не оставляли меня и днем, мешая сосредоточиться на уроках. Я постоянно отвлекалась, и учителей это, естественно, раздражало.
— Марианна, ты слышала хоть слово из того, что я сказала? — Похоже, это стало любимым вопросом
