скрывая слез, мягко заметила:
— Да, ты сын своего отца… Если я кажусь… если тебе тяжело, то… я имею в виду…
— Сирена, не нужно слов, я все понимаю! Мое присутствие непереносимо для тебя. Хорошо, что мы заговорили об этом сейчас, потому что завтра, когда мы будем в Испании, я оставлю тебя там и отправлюсь в Англию. Я тебе говорю об этом, чтобы ты знала, где меня искать, если я вдруг понадоблюсь. Все, о чем я прошу, — это то, чтобы ты перестала считать меня союзником или, напротив, судьей Ригану. Кончилось то время, когда я пытался защитить вас друг от друга. Теперь я буду жить сам по себе. Буду упорно трудиться и, если повезет, в один прекрасный день встречу женщину, похожую на тебя, Сирена, такую же очаровательную и умную. Но я постараюсь, чтобы она любила меня сильнее, чем ты.
— Видишь, я все-таки допускаю, что ты хоть немного, но любишь меня, — добавил Калеб с такой нежностью, что из глаз Сирены заструились потоки слез. — Да и я старался заботиться о тебе. А теперь, — сменил он тон на игривый и беспечный, — признайся, веришь ли ты, что когда-нибудь я повстречаю женщину моей мечты?
— Если такая женщина существует, ты, конечно, найдешь ее. Я желаю, чтобы у тебя все было хорошо, братишка.
— Да, Сирена, насчет Ригана. Я…
— Не беспокойся. Я сделаю все возможное и выживу. Мне доводилось сносить и кое-что похуже. Я начну новую жизнь и, возможно, даже добьюсь счастья. Но я буду скучать по тебе. Помни: этот корабль твой. Я обещала, что ты получишь «Рану», когда достигнешь совершеннолетия. Теперь это время настало. Право на собственность мы утвердим за тобой сразу же после прибытия в Испанию. Конечно, фрау Хольц останется со мной, но команда твоя. Уверена, что все матросы почтут за честь плавать под парусом с тобой.
— Ах, Сирена! Твои люди никогда не покинут тебя. Кроме того, они явно меня недолюбливают. Я не слепой, видел, как многие из них ко мне относятся. Они не понимают, почему твое отношение ко мне внешне переменилось, а я не чувствую себя обязанным объяснять. Нет, они у тебя ребята преданные. А Якоб, например, будет взбешен, если его попытаются разлучить с фрау Хольц. Я слышал, что он сделал ей предложение.
— А, так вот почему она теперь подвивает волосы и одалживается у меня румянами! — Сирена улыбнулась.
— Рад, что ты еще сохранила чувство юмора. Какое-то время я в этом смысле очень за тебя беспокоился. Я должен…
— Тс-с-с, — Сирена приложила палец к губам. — Я тебя прекрасно понимаю. Все, что мне, возможно, удалось сделать для тебя, ты вернул сторицей. Не нужно благодарности. Я только прошу тебя заботиться об этом судне так же, как ты собираешься заботиться о той красивой и умной девушке, которую ищешь. Да, Калеб, у тебя должны быть деньги! В настоящий момент у меня нет ничего, но положение исправится, как только я встречусь с Тео Эстеваном. Возьми мои драгоценности, пожалуйста. Когда-нибудь, в другое время и в другом месте, ты сможешь вернуть мне долг, но пока… пока я настаиваю, — сказала Сирена твердо.
Она невольно оглянулась назад, увидев, что глаза Калеба на миг застлала тусклая, безжизненная пелена.
— Хорошо, мы поговорим позднее, сейчас я должна отдохнуть. Ты можешь забрать все из того ящичка, что под моей койкой. Будь уверен, тебе назовут приличную цену за этот жемчуг, ведь там каждая жемчужина как на подбор!
— Я буду торговаться самым немилосердным образом! — печально улыбнулся Калеб.
— Братишка, милый, сможешь ли когда-нибудь простить меня за мой проступок, когда мы… когда я чуть не…
— Сирена, не нужно никаких извинений, — позволил себе вставить словечко Калеб, в чьих карих глазах светились теперь понимание и любовь. — Все это в прошлом. Для меня сейчас важно лишь то, что ты меня любишь, теперь я знаю это наверняка.
Он обнял ее и крепко прижал к себе, согревая своей любовью и чувствуя, как некий жесткий негнущийся стержень внутри нее наконец-то поддался и немного ослаб, едва Сирена приняла его объятия.
— Сирена, — прошептал юноша, — я знаю, как ужасно и тяжело у тебя на душе, какой потерянной ты должна себя чувствовать. Я знаю, что тебе кажется, будто в твоем сердце не осталось уже ни люби, ни нежности, ни просто теплоты, которые можно было бы отдать ближнему. Так что пока ты просто прими мою любовь. Да, всего лишь прими ее и сохрани в душе, как это естественно для брата с сестрой. Я ничего не требую от тебя, ибо какой же брат не способен просто так любить свою сестру?!
Сирена едва не задохнулась от переполнявших ее чувств. Боже, как хорошо, как тонко понимал ее Калеб! Как он добр!
— Калеб, сейчас я горжусь тобой больше, чем когда-либо! Ты стал мужчиной во всех смыслах. Право же, твоя предупредительность больше той, которой я заслуживаю.
— Замолчи, Сирена! Ты прекрасно знаешь, что заслуживаешь очень и очень многого, гораздо большего, чем я когда-либо смогу тебе дать. Я стал тем, кто я есть, только благодаря тебе. Я жизнью тебе обязан, и мне ничего не нужно, кроме того, чтобы ты и впредь называла меня братом.
Сирена была побеждена.
— Калеб, ты и есть мой брат, мой младший брат, в полном смысле этого слова.
Она горячо обняла юношу, слезы обожгли ей глаза.
— Да благословит тебя Бог, братишка! Мы еще встретимся!
Сирена отпустила Калеба, и тот легонько коснулся губами ее влажной от слез щеки, слишком взволнованный, чтобы произнести хоть слово. Раньше, до развода, Сирена почти никогда не плакала, и теперь ее бесполезные, но от этого ничуть не менее горькие рыдания надрывали Калебу сердце…
Вернувшись на палубу, юноша присоединился к Яну, стоявшему у планшира, и какое-то время они вместе смотрели на темные, крутящиеся воронками воды Атлантики, которые резала форштевнем «Рана». Потом Калеб сказал негромко:
— Ян, послушай, я должен с тобой поговорить. Когда мы завтра прибудем в порт, я планирую запастись провизией и отправиться в Англию — на «Ране», но со своей собственной командой. Сирена дала мне разрешение взять вас всех с собой, и, конечно, ничто не могло обрадовать меня больше, чем это разрешение. Однако я сказал ей, что матросы пожелают остаться под ее началом. Вы все ей очень нужны. И только я не могу оставаться подле нее, — печально добавил Калеб. — Каждый раз, когда она смотрит на меня, ей вспоминается мой отец. Я не в силах мучить ее и дальше. Она собирается начать новую жизнь и нуждается в вашей поддержке.
Ян потупился, чувствуя, как поток эмоций захлестывает Калеба. По глазам юноши он видел, какая печаль гложет беднягу.
— И тебе, Ян, и всей команде наверняка хочется узнать, что же произошло, да? Так вот, мой отец расторгнул брак с Сиреной. Она ничего об этом не знала, пока я не сказал ей. Я должен был сказать. Это случилось, когда она приехала ко мне в школу. Не мог же я допустить, чтобы она отправилась в Испанию к своему стряпчему и тот — или еще кто-нибудь, неважно, — обо всем ее уведомил! Понимаешь, что я хочу сказать?
— Боюсь, что да. Редко мне доводилось встречать такую любовь, какая была у них… Мне очень жаль Сирену. И, конечно, мы останемся с ней. То, что мы видим в ее глазах, мучает всех нас.
— А раньше ты когда-нибудь видел у нее такое выражение?
— Нет. Я пытаюсь найти для него подходящее определение, но нужное слово каждый раз ускользает от меня. А ты сам-то, Калеб, замечал что-нибудь подобное?
— Да, однажды, — не колеблясь ответил юноша, — когда на наше судно напали пираты Дика Блэкхарта, изнасиловали Сирену и убили ее сестру и дядю. А что касается слова, определяющего ее состояние, то это унижение. Сирена чувствует себя именно униженной. Ее отверг мужчина, которого она любит, от которого у нее был ребенок. Вы должны ей помочь. Если хотя бы на мгновение я почувствовал бы, что нужен ей, никто не разлучил бы нас и я, конечно, остался здесь. К несчастью, я единственный
