Антониони.
* * *
То, что Вера на ножах со Старохатовым, я знал и раньше. По слухам, распря продолжалась. Но я думал, что это будни, чепуха, семечки, то известное и столь распространенное сейчас состояние динамического равновесия, когда ты и в атаке, и в защите, и обижаешься, и огрызаешься, а в общем, – а в общем работаете бок о бок и все хорошо. Жизнь как жизнь. И зарплата тоже идет, как и положено идти зарплате. Старохатов и Вера; а в переводе это значило – директор и маленький администратор; можно даже – директор и маленький человек. Такое вот противостояние, если только слово «противостояние» не звучит совсем уж насмешкой, а у них насмешкой оно не звучало.
Граф был велик. Он был именит, влиятелен и даже популярен – он был Старохатов. Вера была никто. В разговоре я мог бы поболтать об их распре, посудачить, мог бы и позлословить, но уж никак не влезать и не участвовать в этом. Теперь получалось, что я влез. Пообещал влезть.
В Сценарной Мастерской, во время о€но, я был дружен с Колей Оконниковым – Оконников был один из немногих наших, из кого в кино что-то вышло, и вышло неплохо. А когда-то Коля написал первый сценарий совместно со Старохатовым. Фильм тогда был поганенький, дохленький, но все же фильм. Я его видел: и афиши видел, и саму ленту. И вот у Веры вдруг появилось запоздалое подозрение, что Старохатов свое соавторство Коле в тот раз навязал… Нет, она знала это не точно. Не наверняка. Но когда-то она видела тот сценарий на столе у одного режиссера. Нет, читать не читала. Но заметила, что на титульном листе была лишь одна авторская фамилия – Оконников. И что же?.. А то, что сценарий, стало быть, существовал сам по себе, а Старохатов навязал ему свою фамилию позже.
– Зачем тебе все это надо? – спросил я (мы сидели с ней в харчевне, и разговор только-только начинался).
– Как зачем? Он же ограбил Колю!
– Ах-ах! – сказал я.
– Что? Разве не ограбил?..
– Вера, – я засмеялся, – мне таких слов ты не говори, ладно? Я ведь нюхнул кино. Самую малость нюхнул, но мне хватило.
– И напрасно.
Тут же с пафосом она сказала – ведь я справедливый мужик. И неужели же такой факт меня не возмущает?
Я подумал, прислушался к себе. Вспомнил об успехах Коли Оконникова. И сказал:
– Нет. Не возмущает.
– Но почему?..
Она завела вечную песенку всех маленьких честных администраторов – жалобную песенку. Дескать, так уж, видно, создан мир: чем лучше и чище человек (имелся в виду конечно же я), тем меньше он жаждет бороться с грязью. Дескать, эти-то лучшие и чистые – они только и умеют умывать руки и отсиживаться. Равнодушие, дескать. Пассивность. Ну, и так далее – все то, что говорится в подобных случаях… Но я такие наживки в своей жизни встречал. Я не клюнул. Я даже рассердился на Веру: уж не хочет ли она, чтоб сторонние люди чистили их конюшни? Или мне делать больше нечего?.. Или, может, я за эти годы стал похож лицом на дебила – неужели она всерьез рассчитывала и думала, что я соглашусь?
Она сказала:
– Нет – значит, нет… И хватит об этом.
Помолчали.
– Можно вопрос?
– Спрашивай, – сказала она унылым голосом. Сидела, сложив руки на коленях. Вид отсутствующий. Милая и симпатичная женщина, а занималась столь склочным делом – на нее мужчины глазеют, вино на столах, лето жаркое на исходе, и ведь не так уж много нам этих жарких лет осталось.
– Хочу спросить. Интересуюсь… Тебе хочется, чтобы я узнал у Коли, обобрал ли его Старохатов?
– Да.
– Тебе это очень нужно?
– Да.
– Хочу спросить – тебе это нужно, чтобы восстановить некую справедливость? Или чтобы сделать пакость Старохатову? – И я засмеялся.
– Почему ты смеешься?
– Разве нельзя посмеяться?
Она помолчала. Подумала. Потом сказала:
– Мне, Игорь, не нужно ни то, ни другое.
– То есть?
– Мне нужно… хорошо… Я расскажу.
Оказалось вот что: у них в Мастерской побывала комиссия из Госкомитета; в присутствии этих важных птиц Старохатов и Вера сцепились («…и кто меня потянул за язык? Я, наверное, Игорь, схожу с ума»). Был крик, и была брань. То есть это Вере поначалу казалось, что крик и брань, и что она со Старохатовым сцепилась, и что идет некая борьба, на самом же деле – нет. Ничего подобного. Старохатов попросту ругал ее за дисциплину в Мастерской. Старохатов сидел слишком высоко и с своего «высока» поучал ее, и ни о каком «сцепились», ни о какой борьбе не могло быть и речи. Скорее всего, Старохатов пощелкивал ее ногтем, как пощелкивают маленькую заводную игрушку, у которой отчего-то заело пружину.
Вера вдруг это поняла, то есть про заводную игрушку, потому что такое понимается именно вдруг. И сорвалась. Ни с того ни с сего, по смутной памяти, ляпнула, что Старохатов нечестен, не чист на руку. В чем
