— Конечно, — ничего не подозревая, ответила Татьяна, занимаясь на кухне принесенными с работы документами. За своей формой муж всегда следил сам. Она в первый раз решила постирать чехол.
— Его же стирают руками и только мылом или порошком, — с досадой ответил он. — Все испорчено, на выброс. И белого чехла у меня больше нет.
Татьяна оторвалась от работы и с ужасом поняла всю тяжесть своего проступка. Учеба мужа в академии для нее была делом святым, с ней она связывала дальнейшее благополучие их семьи. Еще раз перерыла все вещи. Наткнулась на белые форменные брюки. Они были сшиты из шерстяной материи, что и необходимо.
— Не переживай, нашла выход, — она успокоила, как могла, расстроенного мужа. — На машинке сошью новый чехол.
Но пообещать оказалось проще, чем сделать. Битых два часа она кроила, шила, подгоняла. Наконец, чехол надели на пружину. Смотрелся он замечательно. Когда Алексей стал натягивать его на фуражку, поля получились, как у немецкой фуражки. Со слишком высоким подъемом. До позднего вечера переделывали.
Рано утром Алексей примерил перед зеркалом головной убор и остался недоволен сделанной работой. Татьяна с трудом поднялась со стула. Лицо ее выглядело болезненным, взгляд испуган.
— Кажется, я беременна, — обреченно проговорила жена.
Он сразу же забыл огорчения с чехлом и бросился обнимать жену.
Когда Татьяне поставили месяц беременности, пришло известие из жилкомиссии — сдача очередного дома планируется к осени. Через два месяца. По закону, чтобы встать на двухкомнатную, требовалась справка врача о четырехмесячной беременности. Справку следовало предоставить немедленно, иначе срок получения жилья переходил на следующий год.
Алексей перебирал знакомых врачей, но найти никого не смог. Прибавить три месяца так, чтобы никто не знал, было опасно. И здесь выручил звонок от Владимира, старого училищного друга.
— В подмосковном Красногорске работает заведующим поликлиникой бывший врач с БПК «Хабаровск». Мильчин его фамилия. Найди. Обязательно поможет.
Кабинет руководителя городской поликлиники был чист и источал запах хлорки. Мебель практически отсутствовала, лишь во всю стену протянулась полка с книгами, да на стене висела фотография капитана в морской форме. За столом, уткнувшись в бумаги, сидел грузный мужчина с уставшими глазами. На лбу и в уголках крупных губ — бороздки, как шрамы, они делали его лицо суровым и мужественным. Он не обращал внимания на посетителя. Алексей был в форме капитана третьего ранга.
Наконец Мильчин оторвался от бумаг. Посмотрел на него по-детски добрыми глазами.
— Ну что, моряк?
— Я от Белова, справка мне нужна, — неуверенно промямлил посетитель.
— Медицинская книжка жены при тебе?
— Да, конечно, — он осторожно положил ее на стол.
Доктор внимательно читал каждую страницу, а Алексей с тоской подумал, что ничего доктор не сделает. «Белов говорил, что моряки дали ему кличку Индульгенция. Хорошее прозвище. Я тоже пришел за этой самой индульгенцией. Получу ли ее? За справку нужно платить все равно как за отпущение грехов. Но медики, похоже, устроились лучше святых отцов. Жизнь, смерть, здоровье, квартира — все в их руках».
Потихонечку, чтобы не мешать врачу, он положил на стол сверток, завернутый в газету.
Мильчин это заметил и вопросительно из-под густых бровей поднял на Коркина свои детские глаза.
— Чего это?
— Тельники. Теплая и простая тельняшки да бутылка «шила», — испуганно ответил Алексей.
— Вот это по-флотски. Сразу бы с этого и начал. А то «Белов прислал»… — С этими словами врач, не поднимаясь из-за стола, вытащил откуда-то стаканы, коробку конфет.
— Наливай, моряк, — скомандовал он.
Третью рюмку подняли за тех, кто в море, и тех, кого нет. Мильчин, наконец, поднялся из-за стола, чтобы достать из холодильника закуску. Был он не столько грузен, как показалось вначале. Высокий и мощный мужчина. В белоснежном халате он походил на доброго ангела-хранителя.
— Ну-с, молодой человек, — продолжил Мильчин, когда поставил на стол фрукты, колбасу и другие деликатесы того времени. — Рассказывайте, как вы в своем Главном штабе довели флот до того, что он уже в море не выходит?
И в самом деле корабли часто простаивали на базах из-за отсутствия топлива. Вынужденный «отдых» сказывался на настроении военных моряков и воинской дисциплине.
— Что рассказывать? Нехорошая обстановка по всей стране. Не только на флоте. Впервые рабочим и военным вовремя не выплачивают зарплату. Хотя что на нее покупать? Полки в магазинах пустые.
— Вот вам, молодой человек, и развитой социализм. Так что, ведете нас к светлому будущему? Когда оно наступит?
— Перестройка никак не может завершиться, — пытался оправдать свою профессию политработника Алексей, — видимо, люди еще к ней не готовы. Хотя надежд на нее с приходом Горбачева возлагалось много.
— Надежда умирает последней, — сказал Мильчин, хрустя ядреным огурцом. — С медициной, слава богу, пока все в порядке. Наша профессия вечная. Люди будут болеть, учиться, жениться, рожать. Мы нужны при любой власти. А вот вам, политкомиссарам, куда? Найдется ли вам место при горбачевских реформах?
Чувствовалось, что захмелевший медик говорит о наболевшем и обиды вымещает на Алексее. Скорее на его профессии. Оправдываться было бессмысленно, но, как учили старшие товарищи, позицию партии следует отстаивать как свою личную. Бескомпромиссно и напористо. Но что-то останавливало его от такой дискуссии. Он и сам был недоволен этой самой перестройкой. К тому же уже знал о существующей в стране большой группе несогласных. Мильчин же рассуждал почти как они. Их еще называли на политинформациях пятой колонной и пособниками американского империализма. Было интересно встретиться с человеком, исповедующим такие взгляды. При этом Алексей с удивлением ловил себя на мысли, что во многом с ним соглашается.
Мильчин между тем продолжал:
— Где же хваленая советская демократия? В магазинах пусто, а в холодильнике у первого секретаря обкома — густо! Где же гордость социализма — равные возможности и права всех народов Советского Союза? В Средней Азии в каждый кишлак проведен сибирский газ, а в твоей нижегородской избушке его нет и никогда не будет. А где же право наций на самоопределение? Я даже за границу без партийной характеристики выехать не могу, а не то что отделиться! Свобода и равенство? Я хочу продавать свой труд как хирурга не государству, а тому, кто больше заплатит.
— Уважаемый доктор, — решил что-то сказать в свою защиту как представителя партии Алексей. — Свобода — это осознанная необходимость жить так, как хочет большинство людей. Меньшинство подчиняется большинству. И их решение нужно сознательно выполнять. А если нет, то воцарится хаос и, как следствие, начнется разрушение государства. В любом обществе не будет чистого равноправия, как и не будет одинаковых людей. Это уже будут не люди, а механизмы. Поэтому-то в общих интересах меньшинство и выполняет волю большинства. Волю народа. Ведь народа больше, чем вас, докторов?
— Народа-то больше, только он идет не к вам, политрабочим, а к нам, врачам. Ты сам пришел ко мне за помощью, а не в церковь и не в партийную комиссию. Поэтому-то я особенный, и меня за это должен народ выделять изо всех других.
— А кто тебя таким особенным сделал?
— Как кто, я сам! — воскликнул, переполняясь собственной значимостью, Мильчин.
— Да, но прежде тебя кормили и учили бесплатно, не на твои деньги, а на деньги народа.
— Ну и что? Многих учили, но получился такой я один.
— Индивидуалист вы, доктор, — с сожалением ответил Алексей.
— Да, индивидуалист, и этим горжусь. А вы, коллективисты, так и будете всю жизнь делить крохи общественного богатства.
— А если завтра война, индивидуалисты по заграницам разбегутся?
