— Не имею понятия…
— Почему вы так уверены в том, что эту картину не мог написать ваш муж? — вновь спросил я, не отрывая взгляда от ее лица.
— Я бы об этом знала наверняка! Ведь я только что вам сказала и еще раз повторяю, что мне известны все работы мужа!
— Но ведь тогда это означает, что и после его исчезновения вы продолжали контактировать с ним?
— Нет, конечно же, нет! — твердо возразила она.
— Тогда откуда же вы можете знать о том, что он не рисовал эту картину в последующие двадцать пять лет после исчезновения?
— Но ведь женщина на этом портрете слишком молода… — ответила она после минуты колебаний. — Она выглядит здесь старше, чем в момент нашей беглой встречи в Санта-Фе, где-то в 1940 году… это так… Но сейчас ей, должно быть, много лет, она наверняка уже старуха… если вообще еще жива…
— Однако ваш муж мог нарисовать ее по памяти, а не с натуры! И нарисовать эту женщину он мог относительно недавно, а не в далекие времена вашей молодости. Если он все еще жив, конечно…
— Понимаю, куда вы клоните… — проговорила миссис Хантри каким-то тихим, бесцветным голосом. — И все же я не думаю, чтобы Рихард являлся автором этой картины…
— А вот Поль Гримес думал иначе! — твердо подчеркнул я. — Он считал, что этот портрет написал именно Рихард Хантри. Ведь так?
— Да… Но лишь потому, что за эту картину ему хорошо заплатили…
— Так ли это на самом деле? Я думаю, что Поль Гримес и умер из-за этого… Он лично знал натурщицу, которая позировала ему не раз. И это от нее он узнал, что картину нарисовал именно ваш муж. По каким-то причинам это знание было очень опасным для кого-то. Это оказалось опасным и для самого Поля Гримеса, а не только для его убийцы.
— Значит, вы обвиняете моего мужа? — тихо спросила она.
— Нет… — покачал я головой. — У меня нет никаких оснований для этого. Я ведь даже не знаю точно, жив ли он или нет… А вы, миссис Хантри?
Она поникла всем телом. Потом тяжело вздохнула. Ее груди при этом четко вырисовались на фоне тонкого вечернего платья, как два кулачка. Лишь через пару минут она ответила:
— Я не получала от мужа никаких известий со дня его исчезновения… Но говорю вам, мистер Арчер, что и живу лишь воспоминаниями о нем! Мысленно я всегда с ним… все это время… все эти долгие дни… годы… Однако, несмотря на то, что я не знаю, жив ли Рихард или нет, я все равно буду крепко бороться за его доброе имя! И я не буду одинока в нашем городе. Многие выступят против вас. А сейчас прошу вас оставить меня одну…
Я кивнул, попрощался, довольно резко открыл и захлопнул за собой дверь, покидая дом сильно расстроенной миссис Хантри.
Я тоже не был полностью удовлетворен разговором с ней…
Меня разбудил резкий телефонный звонок. Я сразу же взял трубку, воскликнув спросонья: — Да… слушаю!
— Это Бетти Посидан, — представился женский голос.
— У вас такой приятный и безмятежный голос… — признался я, окончательно пробуждаясь.
— Мой редактор поручает мне написать большую статью о деле Рихарда Хантри! — в ее голосе слышалось ликование. — Он предоставляет мне столько газетного места и времени, сколько потребует мой материал. Эти условия чрезвычайно заманчивы для меня. Загвоздка лишь в том, что такую статью о Хантри могут не напечатать…
— Почему?
— Об этом как-то узнала Франчина Хантри. Она звонит с самого утра мистеру Брейлефорду, хозяину нашей газеты. И теперь в его кабинете должно состояться серьезное редакционное совещание… Там все решится. Какие у тебя предложения по этому поводу? — решительно и прямо спросила симпатичная девушка-репортер.
— Попробуй начать с местного музея, — предложил я. — Возьми с собой фотокопию пропавшей у Бемейеров картины. Может быть отыщешь кого-нибудь, кто опознает натурщицу, изображенную на картине. А если повезет, то потом уж сама натурщица нам расскажет, кто именно ее рисовал и когда это было.
— Примерно так я и собираюсь поступить. Спасибо!
— Я тоже собираюсь туда.
Мы попрощались, условившись встретиться в музее.
Я позавтракал яичницей с салом, отведал жареной картошки и уничтожил несколько гренок с кофе. Лишь подкрепившись, я поехал в центр города и вскоре припарковал машину позади здания музея.
С Бетти Посидан я встретился у главного входа в музей.
— Мы словно синхронизированы кем-то, Бетти Посидан! — шутливо приветствовал я девушку- репортера.
В дверях зала, где экспонировались изделия резьбы по дереву, мы увидели молодого человека со светлыми волосами и широкими плечами. Он держал в руке цветную фотографию той самой красивой натурщицы, которая была изображена по памяти на картине портрете.
— Бетти, — воскликнул он, как только мы вошли, — вот одна из картин Лангсмена, которые лежат на складе в подвале здания.
— Отлично, Ральф! — похвалила его Бетти Посидан. — Приятно с вами сотрудничать.
Молодой человек даже покраснел, когда стал объяснять, как обнаружил полотно:
— Это было совсем не трудно, — поспешно возразил он, уменьшая свои заслуги, чтобы не показаться бахвалом перед красивой девушкой. — Картина Лангсмена стояла у стены, внизу мастерской. Она сразу же бросалась в глаза.
— Ральф отыскал еще один портрет той же красивой блондинки, — сказала Бетти, — только нарисован он уже кем-то другим…
— Нечто подобное я и предполагал, когда советовал покопаться в музее, — проговорил я задумчиво. — Можно посмотреть саму картину? — обратился я к этому парню.
— Конечно, — ответил Ральф. — Самое ценное в моей находке, пожалуй, то, что Лангсмен сможет, кажется, назвать вам и имя той натурщицы, которая изображена на его картине.
— А он разве сейчас здесь, в городе? — нетерпеливо спросил я.
— К сожалению, он проживает в Поусон. Но у нас в актах должен быть его адрес. Ведь мы покупали у него для музея немало картин в течение ряда лет.
— Покажите нам, пожалуйста, его картину, которая, как вы сказали, находится в подвале музея, — попросил я.
Ральф охотно кивнул головой. Мы спустились по лестнице вниз, а потом пошли по длинному, без окон, коридору. Молодой человек пропустил нас в помещение мастерской музея в подвале. Она тоже не имела окон, но зато была ярко освещена большим количеством ламп дневного света.
На одном из столов и находилась интересовавшая меня картина: портрет молодой и красивой женщины-блондинки. На этом портрете натурщица казалась уже значительно старше, чем на картине Бемейеров. В уголках ее рта замерло выражение какой-то боли. У нее был здесь уже крупный, несколько обвисший бюст, а от всего тела не исходила такая бьющая наружу уверенность в себе, как в более ранние года, на портрете картины Бемейеров.
— Когда нарисован этот портрет? — с любопытством спросила Бетти Посидан.
— Больше двадцати лет назад, — ответил Ральф. — Меня тоже это заинтересовало, поэтому я проверил дату по каталогу. Между прочим, Лангсмен назвал эту картину весьма интересно: «Пенелопа»!
— Пожалуй, она и вправду здесь достаточно стара… — задумчиво проговорила Бетти Посидан. — На этой картине она совсем не выглядит так же молодо, как на первой…
— А почему эта картина Лангсмена находится здесь на столе, а не экспонируется вместе с
