племянникам получать образование. Чтобы сводить концы с концами, он прибегал ко всевозможным уловкам; его единственный мундир был в таком ветхом состоянии, что он посещал только самые обязательные мероприятия. Узнав, что он сам чинит себе белье, госпожа Лэнгдон взяла в обычай приводить в порядок нижнее и постельное белье лейтенанта вместе с бельем мужа. Иногда в автомобиле майора они отправлялись на концерт в город за сто пятьдесят миль от гарнизона и брали с собой Анаклето.
— Ставлю на эти карты все, и если выиграю, получу все фишки, — объявила госпожа Пендертон. — Пора кончать.
Сдав карты, госпожа Пендертон подбросила себе туза и короля, которые лежали у нее на коленях, и выиграла. Все это заметили, майор хихикнул. Заметно было и то, что, перед тем как отодвинуть стул, майор шлепнул Леонору под столом по бедру. В это время госпожа Лэнгдон поднялась и принялась укладывать вязанье в сумку.
— Я пойду, — сказала она. — А ты, Моррис, можешь остаться. Спокойной ночи.
Госпожа Лэнгдон двигалась медленно, не сгибаясь, и когда за ней закрылась дверь, Леонора воскликнула:
— Боже, какая она больная!
— Да, — сокрушенно согласился майор. — Пожалуй, я тоже пойду.
Майору Лэнгдону совершенно не хотелось покидать уютную комнату. Попрощавшись наконец с Пендертонами, он постоял на дорожке перед домом, посмотрел на звезды и подумал, что жизнь порой — очень скверная штука. Неожиданно он вспомнил умершую дочь. Какое это было безумие! Во время родов Алисон цеплялась за Анаклето (сам майор не мог этого вынести) и стонала целые сутки без перерыва. А когда врач сказал: «Вы плохо тужитесь, надо сильнее!» — маленький филиппинец тоже стал тужиться, согнувшись в коленях и покрывшись испариной, вторя каждому воплю Алисон. Когда она наконец родила, оказалось, что у девочки сросшиеся указательный и средний пальцы, и майор подумал, что, если он коснется ребенка, его схватит судорога.
Это продолжалось одиннадцать месяцев. Майор служил тогда на Среднем Западе и, возвращаясь домой с мороза, обнаруживал в холодильнике тарелку с промерзшим рыбным салатом, а в спальне — врачей и сиделок. Анаклето постоянно находился рядом с хозяйкой, подносил к окну пеленки, чтобы лучше разглядеть пятна, и держал ребенка, пока Алисон, стиснув зубы, ходила по спальне взад-вперед. Когда все кончилось, майор ничего, кроме облегчения, не почувствовал. Другое дело Алисон. Какую горечь и холод она испытывала! Как много, черт возьми, от него требовала! Да, жизнь порой — печальная штука.
Майор открыл переднюю дверь и увидел спускающегося по лестнице Анаклето. Маленький филиппинец шествовал спокойно и грациозно. На нем были мягкие серые штаны, голубая рубашка и сандалии. Его плоское личико было молочно-белым, черные глаза ярко блестели. Казалось, он не заметил майора. Спустившись по лестнице, он медленно поднял правую ногу, согнул на ней пальцы, как танцовщик, и подпрыгнул.
— Идиот! — сказал майор. — Что с ней?
Анаклето поднял брови и медленно опустил прозрачные нежные веки.
— Tres fatiguee.[6]
— Дьявол! — в бешенстве крикнул майор, ни слова не понимавший по-французски. — Вули-ву, муни-му! Я тебя спрашиваю, что с ней?
— C’est les… — Анаклето и сам недавно взялся за изучение французского и не знал, как будет слово «свищ», но закончил с впечатляющим достоинством: — Maitre Corbeau sur un arbre perche,[7] майор.
Он немного помолчал, щелкнул пальцами и задумчиво добавил, словно обращался к себе:
— Горячий бульон в пиале на подносе…
— Сделай мне коктейль, — велел майор.
— Внезапно, — ответил Анаклето. Он отлично знал, что нужно сказать «немедленно», тем более что говорил с прекрасным произношением и голосом госпожи Лэнгдон, но сделал ошибку нарочно, чтобы позлить майора.
— Только накрою поднос и обслужу мадам Алисон.
По часам майора приготовление подноса заняло тридцать восемь минут. Маленький филиппинец с бодрым видом носился по кухне, потом притащил из столовой вазу с цветами. Майор наблюдал за ним, упершись волосатыми кулаками в бока. Все это время Анаклето негромко разговаривал сам с собой. Майор разобрал что-то о мистере Рудольфе Серкине и о кошке, которая ходила по прилавку кондитерского магазина с прилипшими к шерсти ореховыми леденцами. Тем временем майор сам приготовил себе коктейль и сварил два яйца. Когда через тридцать восемь минут поднос был, наконец, готов, Анаклето замер на месте, скрестил ноги, сцепил руки над головой и принялся медленно раскачиваться.
— Черт возьми! А ты — крепкий орешек, — сказал майор. — Жаль, не попал ко мне в батальон.
Маленький филиппинец пожал плечами. Всем было известно, что, по его мнению, Господь допустил ошибку, создав кого-то, кроме Анаклето и мадам Алисон, — не считая, конечно, лилипутов, знаменитых актеров и тому подобных. Он с удовлетворением осмотрел поднос. На подносе лежала желтая льняная салфетка, стоял глиняный кувшин с горячей водой, пиала и два бульонных кубика. В правом углу возвышалась голубая китайская чашка с букетиком махровых маргариток. Анаклето осторожно оборвал три синих лепестка и бросил на желтую салфетку. На самом деле в этот вечер он вовсе не был таким игривым, каким казался. Временами его глаза становились беспокойными, и он бросал на майора быстрый, неуловимый, осуждающий взгляд.
— Я сам отнесу, — заявил майор, понимая, что, хотя поживиться здесь нечем, это может понравиться жене и она его похвалит.
Алисон полулежала в кровати и читала. В очках ее лицо, казалось, состояло только из носа и глаз, в уголках рта залегли слабые голубые тени. На ней была белая полотняная ночная рубашка и розовая бархатная кофточка. В спальне стояла тишина, в камине горел огонь. Мебели было мало, на стене висел серый ковер, на окне — бледно-вишневые занавески, уютная и очень простая комната. Пока Алисон пила бульон, майор сидел, скучая, у кровати и придумывал тему для разговора. Анаклето порхал поблизости и насвистывал какую-то мелодию, — веселую, грустную, чистую.
— Мадам Алисон! — произнес он вдруг. — Как ваше настроение? Не желаете ли обсудить со мной один вопрос?
Она отставила чашку и сняла очки.
— Какой?
— Вот! — Анаклето придвинул к кровати скамеечку для ног и торопливо достал из кармана какие-то лоскутки. — Я заказал образцы, чтобы вы посмотрели. Помните, два года назад мы проходили в Нью-Йорке у витрины магазина «Пек и сыновья», и я показал на один костюмчик, подходящий для вас. — Он протянул один из лоскутов. — Точно такой же материал.
— Анаклето, мне не нужен костюм, — сказала она.
— Нужен! Вы уже больше года не покупали себе одежду. А зеленое платье bien usee[8] на локтях, его пора отдать Армии Спасения.
Произнеся французские слова, Анаклето поглядел на майора с веселым вызовом. Майору не по себе было слышать их разговор в тихой комнате. Голоса и интонации были так похожи, что казались негромким эхом друг друга. Единственное различие заключалось в том, что Анаклето говорил торопливой скороговоркой, а Алисон — размеренным, хорошо поставленным голосом.
— Сколько он стоит? — спросила она.
— Недешево. Но за такое отменное качество меньше и не возьмут. Будете носить его годами.
Алисон вернулась к книге.
— Посмотрим.
— Ради бога, купи этот костюм, — вмешался майор, которому надоело их слушать.
— Если мы закажем лишний метр, я сошью себе куртку, — сказал Анаклето.
— Хорошо. Я подумаю.
Анаклето налил лекарство, и когда Алисон пила его, сделал за нее гримасу. Потом положил ей под спину электрическую грелку, расчесал волосы. Выходя из комнаты, не смог пройти мимо большого зеркала
