свидетельствует жизнеописатель, нередко уходил в Москву, но затем снова возвращался.
Видимо, по причине этих нестроений достойные ученики преподобного Серапиона, прославленные впоследствии Церковью, не желая видеть такое бесчиние, один за другим оставляют Кожозеро. Это хорошо видно из сопоставления дат. Около 1605 года из обители уходит в Соловецкий монастырь преподобный Леонид, в то же время удаляется на отшельничество к реке Хозьюге преподобный Никодим, на следующий год отправляются дальше на север преподобные Корнилий, Герман, Лонгин и Боголеп, сам преподобный Серапион в 1608 году уходит в затвор, а преподобный Авраамий по его благословению доходит до Новгорода и митрополитом поставляется во игумена монастыря.
После этого жизнь в монастыре по-видимому налаживается. Преподобный Серапион провел в затворе три года и мирно почил о Господе 27 июня 1611 года, оставив после себя в обители, в которой он подвизался 46 лет, около 40 монахов при хорошо налаженном хозяйстве и отстроенном монастыре.
Сохранились сведения о посмертных чудесных явлениях преподобного Серапиона Кожеозерского. Точная дата его прославления неизвестна. Житие было помещено в Четьих-Минеях архиепископа Филарета. По некоторым сведениям, имелась также особая служба преподобному, однако до настоящего времени она не найдена.
Целый букет святых Русской Православной Церкви взрастил преподобный Серапион: преподобный Авраамий (в схиме Антоний) Кожеозерский стал еще при жизни и по благословению отца-основателя игуменом Богоявленской обители; преподобный Лонгин Кожеозерский — игуменом древнего и славного Спасо-Каменного монастыря; преподобный Леонид Устьнедумский основал под Устюгом собственный монастырь и стал одним из просветителей «диких» пермяков, продолжив миссионерские подвиги Стефана Пермского и других пермских святителей; преподобный Корнилий Кожеозерский освятил своими подвижническими трудами Мангазею — первый русский заполярный город, основав здесь Кожеозерский Спасский Верхотурский монастырь; с ним же подвизался и преподобный Герман Кожеозерский. Пребывал в монастыре под началом преподобного Серапиона и ныне особенно почитаемый святой этих мест — преподобный Никодим, Хузьюгский чудотворец, и по его же благословению ушел он в отшельничество, устроив келейку в пяти верстах от Кожозера.
В настоящее время мощи преподобного Серапиона почивают под спудом в возрожденном после 80 лет запустения Богоявленском Кожеозерском монастыре. Возрождает монастырь один отец настоятель иеромонах Михей. В память о преподобном Серапионе помогают обители некоторые православные татары, бывают паломники из Татарстана. На месте, где некогда стояла часовня, возведенная над святыми мощами отца-основателя, ныне, выделяясь точно по периметру фундамента, синеет иван-чай да возвышается, отражаясь в тихой озерной воде, огромный поклонный крест.
Преподобне отче Серапионе, моли Бога о нас!
В этом далеко не полном обзоре представлены люди разных эпох — от VIII до XIX века; разных национальностей — арабы и турки, татары и болгары; разных возрастов — старцы и юноши, люди среднего возраста, разных профессий — разносчики зелени, купцы, ремесленники, чиновники, солдаты и ученые; люди разного сословного происхождения, с разным семейным положением, разного уровня образованности, разных, наконец, характеров. Но все они, будучи мусульманами, совершили личный подвиг: нашли в себе силы ответить на призвавшую их любовь Божию и обратиться ко Христу, запечатлев это обращение собственной кровью, и ныне сияют в лике православных святых. На них исполнилось дивное пророчество Господа: И придут от востока и запада, и севера и юга, и возлягут в Царствии Божием (Лк. 13, 29), где нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос (Кол. 3, 11). Таково щедрое воздаяние Любящего за подвиг любви к Нему.
Ничего подобного этим великим подвигам среди христиан, перешедших в ислам, не было, несмотря на всю массовость этого явления в определенные эпохи.[247] Христианами-вероотступниками руководило что угодно, но только не любовь к истине. Это признавали и сами мусульмане. Например, арабский поэт XI века Абу ал-Ала так пел в своих стихах:
Не известно ни одного случая перехода православного подданного Византийской империи на ее территории в ислам, тем более с дальнейшим исповедничеством.[249]
Практически не существует даже рассказов и о запечатлении кровью своей веры кем-либо из рожденных в исламе мусульман под пытками православных христиан. Таковых примеров действительно много в случае язычников — да, но христиан…[250] Мне известен только один случай, который с большими натяжками может быть отнесен к ним.
Относительно одного из сподвижников Мухаммеда — Абдаллы ибн Хузафы ал-Сахми — существует легенда о том, как Византийский император под страхом смерти пытался обратить его в христианство, но потерпел неудачу.[251] Историчность этого происшествия вызывает большие сомнения, во всяком случае на столь высоком уровне.
Однако даже в этом повествовании привлекает внимание такой существенный момент: если христианский император, убедившись в невозможности обратить пленного мусульманина, отпускает его на свободу, то мусульманские правители, убедившись в том же, пленных христиан убивают. И еще один интересный момент: Абдалле угрожают применить пытки, а именно, если верить автору его жизнеописания, угрожают расстрелом из лука и опусканием в котел с кипящим маслом, но его не подвергают им. В отличие от мусульманских правителей, у которых в аналогичной ситуации за угрозой непременно следовало дело.
Отсутствие таковых примеров, помимо всего прочего, конечно же, обусловлено тем, что христианство не знает той исконной, чисто мусульманской практики, согласно которой если враг или пленный во время битвы объявляет о своем переходе в ислам, ему необходимо сохраняют жизнь, а если подсудимый иноверец даже после вынесения приговора принимает ислам, его освобождают от всех наказаний. А предпосылок для возникновения подобной практики в христианстве не возникало в силу различия самого понимания веры. Вера есть отношение подлинной, непоказной любви между Богом и вверяющим себя Ему человеком. Принимающий христианство под страхом смерти не является христианином, потому-то и не могло возникнуть почвы для насильственных обращений. «Вера души не есть плод тела, — так выражал в диалоге с мусульманами свою позицию один из византийских императоров, — и нужен благой язык и правомыслие тем, кто приводит к вере, а не сила, не угроза, не нечто мучительное и страшное. Ибо каким образом потребно принуждать естество бессловесное, не следует действовать здесь, убеждая душу разумную не рукой, не бичом и не чем-то другим такого же рода и угрожающим смертью».[252]
Согласно одному хадису, возводимому к самому Мухаммеду, он, толкуя аят «Ему предались те, кто в небесах и на земле, добровольно и невольно» (Коран 3,77), сказал так: «Те, кто на небесах, — это ангелы. Те, кто на земле, — это родившиеся в исламе. Предавшиеся невольно — это плененные народы, кого привели к исламу в цепях и оковах и кого ведут в рай против их воли».[253] В этом — различие между христианством и исламом. Христиане убеждены, что в рай против воли никого привести нельзя.
Да, в Византийской империи православному подданному под страхом смерти было запрещено переходить в какую-либо иную религию. Однако на неподконтрольных мусульманам территориях в то время добровольно в ислам из христианства, повторю, никто никогда не переходил. Как представляется, именно в силу некоторой примитивности этой религии в сравнении с христианством и даже с древними философско-пантеистическими учениями, в которые иногда уклонялась элита империи.
Безусловно, в процессе многовековых исламо-христианских войн случалось всякое. Во время первого
