Хризалида

Теснились усталые люди в трамвае,
Плечом и коленом сверлили свой путь,
Локтем упирались и в спину, и в грудь,
Вопили: «Кто там напирает?»
«Потише!» «Полегче!» «Что стал, как чурбан?»
«Тебя не спросили — известно!»
«Куда потесниться? И так уже тесно».
«А ты поскромнее держи чемодан».
И ненависть жалом осиным язвила
Сердца удрученных людей.
В углу инвалидном прижавшись, следила
Старуха за битвой страстей
И думала: «Этот вот парень не знает,
Не помнит, не верит, что завтра умрет,
Что годы, как миги, летят, пролетают,
Давно ли пошел мне осьмнадцатый год.
У этой бедняжки сидит бородавка
На самом носу… эх, беда!
Хоть выйдет сегодня живою из давки,
Никто не полюбит ее. Никогда.
А вон старичок… Добредет ли до двери?
Винтом завертели, беднягу, всего
Шпыняют и тычут. Не люди, а звери,
Никто нипочем не щадит никого.
Локтями работает ловко мальчонка,
Да хлипкий, да синий какой.
Мороз. А на нем решето — одежонка,
Должно быть, сиротка и ходит с рукой».
Глядела, жалела, вздыхала старуха,
Забыв остановки считать.
Вошел контролер и промолвил ей сухо:
«Плати-ка три рублика, мать».

1 января 1935

«Отворяется тяжкая дверь…»

Отворяется тяжкая дверь,
Заскрипели ржавые петли.
Вереницу ошибок, грехов и потерь
До конца жития досмотреть ли?

20 февраля 1935

Комната Даниила

На абажуре Бенарес,
Две статуэтки «культ коровы»,
Костей и перьев целый лес,
Угрюмо скорбный и суровый
Портрет отца и рядом с ним,
Дерзаньем духа озаренный,
Как непокорный серафим,
К познанья безднам устремленный
Поэт, философ и пророк,
Безумец вдохновенный, Биша.
…И книжный этот уголок
Волнующею тайной дышит.

24 сентября 1935

Дождь

Посвящается моему Ирису

Май. Пришествие весны так грустно
Здесь, на чахлой, глиняной земле.
Под окном — кирпично-красный мусор
— Строевых затей унылый след.

Вздрагивает и мутится лужа
От уколов скучного дождя.
Спутанно, и хмуро, и недужно
Мокрые кусты в саду глядят.

На крыльце — дрожат ступени жутко.
Недостройка всюду. Или — брешь.
Лишь Осман доверчиво из будки
Улыбается в надежде на кулеш.