Я лег на палубе и крепко заснул. Проснулся я уже в Керчи. Пароход стоял у пристани. Меня послали в трюм разгружать лошадей.
Брат был в обозе в Керчи. Он очень беспокоился обо мне. Слухи ходили самые фантастичные. Он пришел на пароход. Снизу из трюма я услыхал его голос, спрашивавший обо мне. Я поднялся на палубу. Мы улыбнулись друг другу.
—Ну, как было?
—Ужасно. Мы едва вырвались.
—А Андромаха?
— Было очень трудно для нее, но она все хорошо перенесла.
Я снова спустился в трюм доканчивать выгрузку лошадей. Было чувство счастливой усталости. Все же отбрыкались, остались живы.
Хоть десант на Кубань был неудачный, но мы отвлекли на Кубань много красных сил и дали возможность нашим в Таврии окружить и уничтожить конный корпус Жлобы (18 и 19 июня 1920 г.). В нужный момент у красных не оказалось резервов — все были на Кубани.
ТАВРИЯ
ПРОИГРЫШ
Вернувшись из десанта, обе батареи пробыли недели две в Керчи. Коновязи и орудийные парки были на большом дворе школы. Обозненко придумал устраивать там занятия с солдатами. Я на занятиях регулярно отсутствовал, и мой плохой пример заразил других офицеров. Брат играл в карты где-то в городе, и играл довольно счастливо. Когда он был в выигрыше, мы шли ужинать в приморский ресторан.
В Керчи нам выдали жалованье. Я получил что-то около трех тысяч рублей. Офицеры тотчас же стали играть. Я в карты не играл, но в этот раз меня уговорили взять карту. Очень быстро я проиграл пятьдесят две тысячи. Проиграл бы больше, если бы капитан Ковалевский не приказал кончить игру и разойтись. Главное, игра не вызывала во мне азарта, а просто я не умел. Очень подавленный я пошел на нашу квартиру и сказал брату:
— Я проиграл в карты.
— Знаю, мне уже сказали.
— Что же делать?
— Надо платить.
— Как?
— Не знаю.
Я лег на кровать, самые темные мысли вертелись в голове. Заплатить из жалованья я не мог. Надо было бы выплачивать годами, не тратя ничего на себя. Тогда самоубийство, раз я не мог заплатить долг чести. Но это мне казалось глупо, особенно после десанта, где избежали стольких опасностей, и из-за часа игры, который мне не доставил никакого удовольствия. Но что же делать? Смеркалось. Вошел брат.
— Есть у тебя деньги?
— Да.
Я постеснялся отдать выигравшему мои несчастные три тысячи. Он их взял и ушел. Я провел бессонную ночь. Господи, Господи, что я наделал! Теперь и он проиграется из-за меня. (Я знал, что он пошел спасать меня.) Почему меня не убили на Кубани?
Он вернулся, когда заря чуть осветила окна. Я сделал вид, что сплю, но внимательно следил за ним. Он подошел к окну, и я услыхал шуршание бумаги. Я навострил слух. Деньги?
— Сколько ты проиграл? — спросил он, не поворачиваясь.
— Пятьдесят две тысячи.
Он отсчитал и бросил мне пачку денег.
— Заплати и никогда больше не трогай карт.
Он лег, не раздеваясь, и сделал вид, что заснул. Я не мог дождаться утра. Как только встало солнце, я пошел к выигравшему офицеру и отдал деньги.
— Что вы, что вы. Я не могу взять от товарища такую сумму.
— Возьмите, потому что я играл серьезно.
— Нет, право, я не могу... Вот что я вам предлагаю. Сыграем на все.
И он достал карты.
— Нет, я больше к картам не притронусь. Я уже заплатил за урок.
Я ушел, оставив ему деньги. И с тех пор не играю.
ФЕОДОСИЯ
Обе батареи погрузили в длиннейший поезд и повезли в Таврию. А обоз пошел в Феодосию. Шапиловский и несколько офицеров поехали в обоз. Между ними брат, Александров и я. Поместились в Феодосии в дачах на горах.
Тут мы нашли полковника Шафрова, который оказался командиром нашей батареи. Он был болен астмой и редко бывал в батарее, его заменял Шапиловский, который был старшим офицером. Для нас это была, скорей, неприятная неожиданность. К Шапиловскому мы привыкли, а Шафрова не знали или, верней, знали не с самой лучшей стороны. На Северном Кавказе, в Петровском, он чуть не загубил батарею и в Махновском районе рассорился с начальником 2-й группы. Но Шафров нас очаровал. Он устроил ужин, купил хорошего вина, и много, и пригласил всех наличных офицеров, чтобы с ними познакомиться. Он просил Шапиловского нас ему представить. Шапиловский сопровождал каждого хвалебной фразой. Я покраснел, как мак, когда, представляя меня, он сказал:
— Поручик Мамонтов, на любую дикую лошадь может сесть, и она его не сбросит.
Это было сильно преувеличено, но приятно слышать.
Играли наши трубачи. Шафров был весел и остроумен. Он сказал речь о молодости, радости жизни, любви. О счастье. Под конец мы были все в полсвиста. Отпустили трубачей, завладели трубами и стали сами пытаться дудеть. Воображаете? Собаки всей округи нам аккомпанировали воем. Наконец разошлись, унося каждый свой инструмент.
На следующее утро поручик Горобцов зашел за мной, и мы пошли на дачу Шафрова и Шапиловского, где было наше собрание. Шли мы, смеясь и дудя на наших трубах. Из дачи вышел брат.
— Не шумите так. Сегодня ночью Шафров застрелился.
Он оставил записку: “Проспался, не пьян. Больше не хочу”.
Господи, подумал я, он застрелился из моего краденого револьвера. Тогда я еще не знал, что в шафровском револьвере, который был у меня, все патроны были испорчены. Из своего револьвера он не мог бы застрелиться. Неисповедимы пути Твои, Господи. Я способствовал его смерти, не ведая о том. Значит, вчерашний ужин был прощальный. Он хорошо это сделал. Ни минуты нельзя было это заподозрить. А вой собак? А мы-то смеялись. Они выли на смерть.
ПОХОРОНЫ
В обозе было орудие, и мы решили похоронить нашего командира, полковника Шафрова, как полагается артиллеристу, на лафете. Для этого снимается ствол и к полозьям привязывается гроб.
