Хрупкая вечность

однако, он не остановился, чтобы полюбоваться ими.

— Эйслинн, — бросил он вместо приветствия, направляясь мимо нее в свою студию.

Она не шелохнулась. Корелла улетела, и никто из птиц не рискнул подлететь к Эйслинн. Казалось, они с надеждой поглядывают на нее, распушив хохолки. Другие птицы просто глазели на Эйслинн или в ту сторону, куда ушел Кинан. Некоторые из них покрикивали и щебетали.

— Ладно! Пойду посмотрю, что с ним.

Эйслинн повернулась и пошла за Кинаном. Студия была одной из двух комнат, которые составляли его личные покои. Во вторую — в его спальню — она ни разу не входила. Однако именно в студии они вдвоем проводили время. Было странно ходить туда без него. Иногда на диване в студии можно было встретить Летних девушек с книгами в руках, но им незачем было сохранять дистанцию между собой и Кинаном. В отличие от Эйслинн. Чем ближе подступало лето, тем сильнее ее к нему тянуло. А это никак не входило в ее планы.

Эйслинн стояла в дверях, стараясь перебороть неловкость, которую чувствовала в его присутствии. Он всегда говорил, что дворец так же принадлежит ей, как и ему, что теперь все принадлежит ей. Ее имя значилось в магазинных счетах, на ее имя выписывались кредитки и чековые книжки. Она не обращала на это внимания, и Кинан стал придумывать более изощренные способы, чтобы помочь ей чувствовать себя здесь, как дома. Все что угодно, чтобы привязать меня к этому месту. С первого взгляда было незаметно, что он снова изменил интерьер в студии, но если бы Эйслинн внимательнее присмотрелась к мрачноватой комнате, то заметила бы, что кое-что изменилось. Она здесь не жила, но проводила во дворце достаточно времени, чтобы он стал для нее вторым — третьим — домом. Ночи она проводила у себя, у Сета или здесь. И во всех трех местах у нее были одежда и туалетные принадлежности. Но только в квартире, где она жила с бабушкой, к ней относились так, будто она нормальная. Дома она не была королевой фейри. Там она была обычной девушкой, которая нуждается в помощи по математике.

Пока она в сомнениях торчала у входа, Кинан уселся на диван, обтянутый темно-коричневой кожей. Кто-то позаботился о том, чтобы принести сюда графин ледяной воды. Капли влаги стекали по запотевшим бокам сосуда и капали на плиту из агата, служившую кофейным столиком. Кинан отбросил подальше от себя огромную зеленую подушку, на которой не было никаких узоров.

— Дония не хочет меня видеть.

Эйслинн прикрыла за собой дверь.

— Что на этот раз?

— Может быть, из-за того, что я спрашивал о Бананак. А может, из-за Ниалла. А может, из-за чего-то еще. — Кинан замолчал и нахмурился.

— Она вообще с тобой разговаривала?

Эйслинн на миг прикоснулась ладонью к его руке и заняла место на противоположном конце дивана. Она сохраняла дистанцию по привычке, время от времени нарушая ее, если того требовал этикет или чтобы продемонстрировать дружеские отношения, но держаться на расстоянии с каждым днем становилось все труднее.

— Нет. Меня снова остановили в дверях и не пустили в дом. «Только по официальным вопросам», — сказал мне Эван. Три дня я не мог до нее добраться, а теперь еще и это.

— Эван просто делает свою работу.

— И, несомненно, получает от этого удовольствие.

Кинан плохо реагировал на любые отказы. Об этом Эйслинн узнала еще тогда, когда была смертной. Она сменила тему:

— Вообще-то странно, что она все еще расстроена по поводу Ниалла. Как и то, что ее могли разозлить наши расспросы о Бананак.

— Вот именно. Как только Ниалл успокоится, его правление Темным Двором может пойти на пользу нашим Дворам. Она…

— Да нет. Я имею в виду, что она казалась вполне спокойной, когда мы уходили. Пусть не особенно счастливой, но и совсем не злой.

Эйслинн обняла подушку, будто огромную мягкую игрушку. Разговоры о запутанных отношениях между фейри и их Дворами, об их недовольствах друг другом, которые складывались веками их истории, заставляли Эйслинн чувствовать себя слишком юной. Многие фейри выглядели и вели себя, как ее одноклассники, но их долговечность немало усложняла жизнь. Короткие отношения длились десятилетиями, а долгая дружба — целыми веками. Предательство, совершенное вчера, приносило столько же боли, как совершенное десять или сто лет назад. Разобраться во всем этом было очень непросто.

— Я что-то пропустила? — спросила она, отвлекаясь от своих мыслей.

Кинан задумчиво поглядел на нее.

— Знаешь, Ниалл был таким же. Помогал мне сосредоточиться, переходил прямо к сути…

Его слова повисли в комнате, как крошечные облака в его глазах, обещая еще не пролившийся дождь.

— Тебе его не хватает.

— Да. Уверен, он замечательный король… Жаль, Двор ему достался такой мерзкий. Похоже, я все испортил, — сказал он.

— Мы оба наломали дров. Я не обращала внимания на то, на что должна была отреагировать, а ты… — Эйслинн заставила себя замолчать. Опять напоминать Кинану о его обманах и о том, какие это имело последствия для Лесли и Ниалла, бесполезно. — Мы оба наделали ошибок.

За то, что Лесли оказалась в самом сердце Темного Двора, Эйслинн тоже винила себя. Она подвела одну из лучших подруг, а потому подвела и Ниалла. На ней лежала ответственность за действия всех Летних фейри. Вот почему она старалась в работе быть ближе к Кинану. Эта ответственность была их общей, и если Эйслинн должна нести на себе вину за его не самые лицеприятные поступки, ей было нужно знать заранее, что он планирует делать.

Чтобы остановить его, если он запланирует что-нибудь ужасное.

— А они сделали неправильный выбор. Ответственность за это лежит не только на нас. — Если бы это было ложью, Кинан не смог бы произнести эти слова. Но это было его мнение. А высказать свое мнение было вполне допустимо, учитывая правило о том, что фейри не лгут.

— И все же мы в этом замешаны. У тебя были от меня секреты, и они привели к таким последствиям.

Она еще не простила его за то, что он использовал Лесли и Ниалла в своих целях, но, в отличие от Донии, у нее не было выбора — она должна была иметь дело с Летним Королем. Если один из них не умрет, они навеки связаны друг с другом. Или, как минимум, пока они правят своим Двором. А фейри-монархи стремились к тому, чтобы стоять у власти в течение долгих столетий, что вполне могло сойти за вечность.

Вечность с Кинаном. Эта мысль все еще пугала Эйслинн. Он был не очень-то склонен к тому, чтобы они были равноправными правителями, а у нее было слишком мало опыта в общении с фейри. До того, как она стала королевой, ее линия поведения с ними заключалась в том, чтобы избегать их. А теперь она должна ими управлять. У него за плечами было девятьсот лет правления, пускай и без полной власти, и было бы трудно сказать, что ее голос имел ту же силу, что и его. Однако нести ответственность за то, на что ее согласия не спрашивали, Эйслинн не собиралась.

С тех пор, как ее сделали королевой, Летние фейри стали важны для нее. Их благополучие стало ее главной целью, и на первом месте оказались их счастье и безопасность. Это было на уровне инстинкта, как, например, помогать Лету обрести силу, но это не значило, что она готова была пожертвовать всем остальным ради Лета. А Кинан не мог этого понять.

Эйслинн покачала головой:

— В этом мы не придем к согласию, Кинан.

— Возможно. — Он посмотрел на нее с такой открытой привязанностью, что она почувствовала, как ему отвечают солнечные лучи внутри нее. — Но ты, по крайней мере, не отказываешься разговаривать со мной.

Эйслинн отодвинулась в самый угол дивана, вкладывая в этот жест определенный смысл.

— У меня нет выбора. А у Донии есть.