— Когда?
— Как раз перед тем как мыться. Мы были в предоперационной. Филлипс вошел первым, а этот дурень за ним.
— Вы имеете в виду мистера Томса?
— Я так прямо и сказала…
— Вы не собираетесь послушать, как сегодня будет выступать Николас Какаров?
Это был выстрел наугад. Какаров должен был выступать перед большой группой просоветски настроенных личностей. Ярд считал, что будет неплохо кому-нибудь из сотрудников заглянуть туда по- приятельски. Сестра Бэнкс вскинула подбородок и злобно уставилась на инспектора.
— Я буду счастлива там присутствовать, — заявила она громко.
— Вот и молодец! — воскликнул Аллейн.
Вдохновленная, возможно, пламенными воспоминаниями о предыдущих митингах подобного рода, сиделка Бэнкс вдруг разразилась речью.
— Можете стоять тут с ухмылочкой, — бушевала она, — но вам недолго осталось! Я знаю таких, как вы: полицейский-джентльмен, последнее изобретение капиталистической системы. Вы попали на то место, которое занимаете, благодаря протекции, в то время как люди получше вас работают больше вашего за нищенскую плату. Вы падете и остальные, вроде вас, тоже, когда взойдет Заря. Вы думаете, что я убила Дерека О'Каллагана. Нет, не я его убила, но вот что я вам скажу: я гордилась бы, — слышите: гордилась бы! — если бы его убила я.
Она выпалила все это поразительно быстро и гладко, словно заучила всю эту нелепицу наизусть. Аллейн мысленно представил себе очень ясно и живо, как она повергает в немыслимое смущение дачных гостей своих приятельниц за чайным столом. Ничего удивительного, что прочие сиделки всегда ее сторонились.
— А знаете, сиделка, — сказал он, — пока Заря еще не взошла, я бы на вашем месте немного утихомирился. Если только вы не охотитесь всерьез за мученическим венцом, то разговариваете вы, как поразительно глупая женщина. У вас была точно такая же возможность, как и у всякого другого, накачать покойного гиосцином. А теперь вы вопите о своем мотиве прямо мне в капиталистическую морду. Я вам не угрожаю. Нет-нет, подождите и пока ничего не говорите. Когда вы отложите в сторону мантию мистера Какарова, может, решите, что лучше дать показания. А до тех пор, сиделка Бэнкс, уж извините за такое предложение, утихомирьтесь маленько. Скажите, пожалуйста, сиделке Харден, что я готов с ней поговорить.
Он открыл ей дверь. Бэнкс секунду постояла, глядя поверх его головы. Потом подошла к двери, остановилась и посмотрела прямо ему в лицо.
— Я вам вот что скажу, — сказала она. — Ни Филлипс, ни Харден этого не сделали. Филлипс — добросовестный хирург, а Харден — добросовестная сиделка. Они по рукам и ногам связаны профессиональной этикой. Оба.
С этим решительным утверждением она покинула Аллейна. Аллейн скривил рот и открыл свою записную книжку. Невероятно мелким и прямым почерком он записал:
Он старательно записал все это, захлопнул свою маленькую книжечку, поднял глаза и, удивленный, отпрянул. Джейн Харден вошла так тихо, что он ее не слышал. Она стояла, сплетя пальцы, и глядела в лицо инспектору. Во время предварительного расследования ему показалось, что она очень хороша собой. Сейчас, когда лицо Джейн оттеняла белая косынка, не так бросалась в глаза ее крайняя бледность. Она была прекрасна той красотой, которая присуща тонким лицам. Контуры лба и скул, маленькие впадинки у висков и тонкая линия глазниц напоминали рисунки Гольбейна. Глаза у нее были темно-серые, нос — абсолютно прямой, а рот очень маленький, с опущенными уголками, одновременно чувственный и упрямый.
— Простите, пожалуйста, — сказал Аллейн. — Я не слышал, как вы вошли. Садитесь, прошу вас.
Он предложил ей ближайшее из отвратительных кресел, развернув его к окну. Уже смеркалось, по углам и под потолком сгущалась холодная темнота. Джейн Харден села и сжала шишечки подлокотников изящными длинными пальцами, которые не сделала красными даже работа сиделки.
— Как я понимаю, вы знаете, почему я здесь? — спросил Аллейн.
— Что оказалось… вскрытие закончено? — Она говорила довольно спокойно, но словно слегка задыхалась.
— Да. Он был убит. Гиосцин.
Она напряглась и стала совершенно неподвижной.
— Поэтому объявлено расследование, — сказал спокойно Аллейн.
— Гиосцин… — прошептала она. — Гиосцин. Сколько?
— По меньшей мере четверть грана. Сэр Джон влил ему одну сотую, как он мне сказал. Так что кто-то еще дал пациенту чуть больше одной пятой грана — шесть двадцать пятых, если быть точным. Конечно, могло быть и больше. Не знаю, можно ли полагаться на вскрытие с точки зрения точности дозы.
— Я тоже не знаю, — сказала Джейн.
— Я должен задать вам несколько вопросов.
— Да?
— Боюсь, что для вас это очень тяжело. Вы лично знали сэра Дерека, верно?
— Да.
— Мне очень жаль, что я вынужден вас беспокоить. Давайте как можно скорее с этим покончим. Касательно инъекции сыворотки. К концу операции сэр Джон и мистер Томс попросили принести шприц с сывороткой. Сестра Мэриголд сказала, чтобы это сделали вы. Вы подошли к боковому столику, где нашли нужный шприц. Он действительно был полностью приготовлен?
— Да.
— На предварительном следствии выяснилось, что вы немного замешкались. Почему?
— Шприцев было два. Мне было нехорошо, и какой-то миг я не могла сообразить, который шприц мне нужен. Потом Бэнкс сказала: «Большой шприц», и я принесла его.
— Вы замешкались не потому, что вам показалось, что с большим шприцем что-то не так?
— О нет! Ну что вы! С чего бы мне так подумать?
— Шприц приготовила сиделка Бэнкс?
— Да, — кивнула Джейн.
Аллейн с минуту помолчал. Потом встал и подошел к окну. С того места, где она сидела, его профиль казался черным, словно размытый силуэт. Инспектор смотрел из окна на чернеющие крыши. Внезапно он передернул плечами, словно от отвращения. Потом засунул руки в карманы брюк и резко обернулся. Он казался тенью, неестественно крупной на фоне желтоватого оконного стекла.
— Насколько хорошо вы знали сэра Дерека? — вдруг спросил он. Голос его прозвучал неожиданно резко в этой комнате, полной мягких и пышных тканей.
— Очень хорошо, — ответила она, помолчав.
— У вас были близкие отношения?
— Не понимаю, что вы имеете в виду.
— Вы часто встречались… как друзья, скажем так?
Джейн уставилась на его потемневшее лицо. Ее собственное, слабо освещенное светом, падавшим из окна, казалось осунувшимся и скрытным.
— Иногда.
— А в последнее время?
— Нет. Не понимаю, какое отношение к делу имеет мое знакомство с сэром Дереком.
— Почему вы упали в обморок?
— Я была… мне было нехорошо. Я очень измучена.
— Это имело какое-то отношение к личности пациента? Не потому ли вы лишились чувств, что сэр Дерек был так серьезно болен?
— Естественно, это меня опечалило.
