значит, все можно исправить.
Я лежала в кровати рядом с любимым мужчиной, и мне было больно смотреть на его небритое, усталое, измученное лицо. Сердце сжалось от тоски, и я поклялась сама себе, что сделаю все, от меня зависящее, чтобы в его глазах снова засветились веселые искры, чтобы он вновь беззаботно смеялся и радовался жизни.
Мне было стыдно за себя, за то, что я — неглупая женщина — превратилась в безмозглую истеричку, которая не видит ничего дальше своего носа и которую волнуют только ее собственные проблемы.
«Пора взрослеть, — подумала я. — Надо учиться усмирять свой взрывной характер».
Я встала с постели и пошла в ванную, полная решимости с сегодняшнего дня начать новую жизнь.
Когда я вышла из ванной, Антон уже оделся и, опустив голову, сидел на краю кровати. Его мрачный вид меня немного смутил. Я растерянно подошла к нему, но поскольку он не поднимал глаз, так и не смогла начать разговор. Меня переполняла буря эмоций, и мне никак не удавалось найти подходящие слова, чтобы описать все свои чувства. Хотелось упасть перед ним на колени и просить прощения, говорить, как я была несправедлива к нему, что это была просто ошибка, хотелось кричать о своей любви, о том, что он самый лучший на свете!
Но Антон сидел, словно скала: мрачный и недоступный. Я не понимала, что происходит, и потому продолжала нервно переминаться с ноги на ногу, лихорадочно подбирая нужные слова.
— Антон… — начала я.
Он поднял на меня глаза, полные холодного безразличия:
— Мне очень жаль, что все так вышло.
— Я не понимаю… — удивилась я его словам.
— Мне очень жаль, что вчера я вел себя неподобающим образом.
— Но… — Я была ошарашена этим признанием.
— Я прошу прощения, — тихо произнес он и отвел глаза.
Мысли в голове путались. Мне хотелось закричать во весь голос, что не надо за это извиняться! Как можно просить прощения за то, что нам было хорошо? Как можно после вчерашней бурной ночи быть таким бесстрастным? Мне хотелось плакать от обиды, подбежать к нему и, обняв крепко-крепко, лихорадочно шептать слова любви и раскаяния.
Я уже была готова сделать это, но холодный взгляд Антона пригвоздил меня к полу. У меня не хватило сил произнести хоть слово в свое оправдание. Я продолжала стоять в оцепенении и, не мигая, смотрела на родного и одновременно чужого мне человека.
— Почему ты просишь прощения? — выдавила я из себя.
И услышала в ответ:
— Я опять сделал тебе больно. Ты будешь недовольна.
— Почему ты так решил? — не верила я своим ушам. — Я же ничего тебе не сказала, ни в чем не обвиняла.
«Неужели я превратилась в такого монстра? — пронеслось в голове. — Неужели я перестала адекватно воспринимать вещи? Как я могла так третировать человека?»
— Мне так показалось, — пожал плечами Антон.
Я подавила в себе очередной порыв броситься к нему на шею. Глубоко вздохнув, чтобы успокоить сумасшедшее сердцебиение, попыталась взять себя в руки.
«Не надо устраивать сейчас очередную истерику со слезами, даже если цель у нее благая, — решила я. — Это только еще больше отдалит нас друг от друга. Я должна быть спокойной и уравновешенной взрослой женщиной. Мне надо приглушить эмоции и трезво посмотреть на ситуацию. У меня еще будет время все объяснить Антону. Доказать ему свою любовь. Ведь у нас впереди еще целая жизнь…»
Антон продолжал оставаться отстраненным, словно находился где-то далеко-далеко, но только не рядом со мной. Он был учтив и внимателен ко мне, но держал дистанцию, не давая мне повода заговорить о накипевшем.
Я же, набравшись терпения, стойко терпела его безразличие, потому что твердо для себя решила добиться полного примирения. Для меня это было очень нелегко, так как мой взрывной характер периодически давал о себе знать: иной раз мне так и хотелось швырнуть в Антона что-нибудь потяжелее или, подойдя вплотную, прокричать на ухо какую-нибудь гадость.
На следующий день после нашей ночи Антон осторожно спросил:
— Когда ты собираешься в Москву?
— А ты уже не хочешь, чтобы я поехала с тобой в Катар?
Антон вскинул на меня глаза, и я увидела промелькнувшую в них слабую надежду:
— Я думал, ты уже все окончательно решила.
— А именно?
— В тот же день, когда я это предложил, ты категорически отказалась ехать со мной, а вчера сказала, что возвращаешься в Россию. Что я должен думать?
Я накрыла ладонь Антона своей и, глядя ему прямо в глаза, уверенно произнесла:
— Я хочу поехать с тобой.
— Зачем?
Этот вопрос меня обидел и поставил в тупик. Я от всей души предложила поехать с Антоном на очередной край света, а он спрашивает зачем. Однако, вспомнив о своей клятве, я неимоверным усилием воли затолкала обиду в дальний угол сознания и спокойно попыталась объяснить:
— Я хочу быть с тобой. Ты сам сказал, что не отпустишь меня, что я нужна тебе. Ты сказал, что тебе без меня плохо.
Антон, опустив глаза в пол, медленно ответил:
— Мне не нужна жалость. Если ты хочешь уехать, уезжай. Со мной все будет в порядке.
— Антон, ты не понял, — как можно мягче произнесла я. — Я хочу попытаться наладить наши отношения. Мы же любим друг друга. Я уверена, что мы сможем пережить этот трудный период.
— Я не хочу пытаться склеить разбитую посуду, — неожиданно заявил Антон. — Фарфоровую чашку склеить можно, но трещины останутся, и всю оставшуюся жизнь ты будешь вынуждена разглядывать этот дефект. Я предпочитаю выкинуть эту чашку.
Последние слова Антона резанули меня по-живому. Зачем он вдруг так, неожиданно и бесповоротно, решил поставить точку в наших отношениях? Неужели это месть за то, что я его бросила?
Я с этим не готова была смириться. Почему именно сейчас, когда после долгих месяцев у меня открылись глаза, что Антон — это любовь всей моей жизни, что я его всегда любила, что я готова пойти за ним на край света, а все прошлые сомнения — лишь плод моего буйного воображения, он решил порвать отношения? Во мне проснулся дух протеста, и я во что бы то ни стало решила бороться за свое счастье.
Катар встретил нас песчаной бурей, из-за которой наш самолет едва не отправили на посадку в другой аэропорт. Коричневое облако пыли угрожающе висело над городом, ничего не было видно на расстоянии нескольких метров. Изредка солнце проглядывало сквозь сумрак, но светлее не становилось. На улицу выйти, не замотавшись в платок, было сродни самоубийству: песок ослеплял и не давал дышать.
Мы ехали, будто по мертвому городу. Кругом ни души, лишь иногда навстречу выезжала машина, тускло поблескивая фарами. Небоскребы одиноко стояли посреди пустыни, со смирением принимая удары ветра и песка.
Прильнув к боковому стеклу машины, я жадно всматривалась в проплывавшие мимо строения. Все было мрачно и однообразно, ничто не радовало глаз. Современные здания возвышались вдоль дороги, совершенно не вызывая восторга, какой обычно испытываешь, когда впервые приезжаешь, например, в Абу-Даби или Дубай, напротив, казались безликими. «Наверное, песчаная буря портит впечатление», — попыталась я успокоить себя, со страхом думая, что в ближайшее время мне предстоит жить в этом негостеприимном городе.
Все еще надеясь услышать что-нибудь хорошее о Дохе, я решилась расспросить Антона об этом
