претендуют тем самым на руководство партией, рабочим классом, страной. Спрашивается, на каком основании?»
Вот это больше всего беспокоило Сталина — претензии на руководство. Он сделал все, чтобы отстранить близких к Ленину вождей партии от руководства, а они, оказывается, еще на что-то претендуют. Но и отстранить ему было мало, ему нужно было скомпрометировать, унизить, поиздеваться. Так, говоря об отказе оппозиционеров от своих взглядов, Сталин сказал: «Не впервые им приходится отказываться от своих взглядов, — почему бы им не отказаться от них еще разик?» (Стеногр., стр. 412–416). Разве в этих словах не слышится уже голос будущего режиссера судебных процессов?
Требования отречься от своих взглядов в 1927–1928 году, как и требования признаться в не совершенных преступлениях в 1936–1938 годах, нужны были Сталину для одной и той же цели — лишить своих противников чести, авторитета, растоптать и унизить их, оставив его одного всегда правым и непогрешимым. Не интересы партии, не интересы революции, а далеко идущие замыслы диктатора руководили им.
Поддержанное съездом требование Сталина к оппозиции отречься от своих взглядов противоречило всему строю ленинской партии, всем ее принципам.
Исключение из партии большого количества оппозиционеров за фракционную работу при том, что оппозиции было отказано в напечатании — в порядке предсъездовской дискуссии — ее платформы и тезисов, свидетельствует о том, что нарушение оппозиционерами партийной дисциплины было вызвано, можно даже сказать спровоцировано сталинской фракцией, не давшей оппозиции изложить свои взгляды партийным массам.
Если бы ЦК дал указания опубликовать платформу и тезисы оппозиции в печати (как это было при Ленине даже в обстановке гражданской войны), разве стали бы оппозиционеры печатать их на ротаторах и пишущих машинках?
Как стоял на съезде вопрос о фракциях?
Вопрос о фракционности и дисциплине был выдвинут руководителями ЦК на первый план и затмил все остальные вопросы. Причем и в речах Сталина и Рыкова, и в речи Каменева усиленно подчеркивались недопустимость и вредность фракционности.
Я думаю, что и отношение самой оппозиции к этому вопросу было недостаточно четким. Оппозиция оправдывалась. На всех пленумах ЦК, конференциях и съездах оппозиционеры доказывали, что принципиально они против фракционности, что они вынуждены прибегать к фракционный методам только потому, что им не дают отстаивать свои взгляды. В такой формулировке чувствовалась неуверенность оппозиции в правоте и законности своих действий.
Между тем, при нормальном положении, в партии, какой она была, скажем, при Ленине, все фракции во время внутрипартийной борьбы пользуются одинаковыми правами в смысле использования партийной печати, выступлений на партсобраниях и т. д. Фракции были нужны партии, потому что именно путем споров между фракциями можно было организовать эффективное и откровенное обсуждение различных взглядов.
В. И. Ленин, выступая против фракций, не отрицал правомерности фракционной борьбы, он лишь считал, что к этому крайнему методу следует обращаться в тех крайних же случаях, когда имеются острые принципиальные разногласия.
При Ленине в важные переломные периоды дискуссии внутри партии происходили по платформам, и это считалось совершенно естественным и закономерным. Так было во время борьбы по вопросу о Брестском мире, так было и во время дискуссии о профсоюзах. Запрещение фракций X съездом партии было временным мероприятием, вызванным остротой момента, в частности Кронштадтским мятежом.
В брошюре «Кризис партии», написанной в январе 1921 года, Владимир Ильич писал:
«Если есть коренные и глубокие разногласия, — могут сказать нам, разве не оправдывают они даже самых резких и фракционных выступлений? Если надо сказать новое и непонятное, не оправдывает ли это иногда даже раскола? Конечно, оправдывает, если разногласия действительно крайне глубоки и если исправления неправильного направления политики партии или рабочего класса нельзя достигнуть иначе». (ПСС, т.42, стр.275)
Второй раз Ленин выступил по вопросу о фракциях на X съезде, при рассмотрении и утверждении резолюции «О единстве партии».
Д. Б. Рязанов при обсуждении этого вопроса внес поправку к резолюции, которая гласила: «Осуждая самым решительным образом всякую фракционность, съезд в то же время высказывается так же решительно против выборов на съезд по платформам».
Владимир Ильич выступил против предложения Рязанова.
«Я думаю, — сказал он, — что пожелание т. Рязанова, как это ни жаль, неосуществимо. Лишить партию и членов ЦК права обращаться к партии, если вопрос коренной вызывает разногласия, мы не можем. Я не представляю себе, каким образом мы можем это сделать! Нынешний съезд не может связывать чем-либо выборы на будущий съезд: а если будет такой вопрос, как, скажем, заключение Брестского мира? Вы ручаетесь, что не может быть таких вопросов? Возможно, что тогда придется выбирать по платформам… Я думаю, что запретить это мы не в силах… Это чрезмерное пожелание, которое невыполнимо и которое я предлагаю отвергнуть». (Стен. отчет X съезда РКП(б), М.1963, стр.540)
Но именно такое положение создалось в партии накануне ХV съезда. Опасность, все более грозно нависавшая над партией, была куда более серьезна, чем фракционность и нарушение дисциплины. Это была та опасность, на которую обратил внимание в своем завещании Ленин и которой пренебрег ЦК опасность сосредоточения в руках Сталина «необъятной власти». Это влекло за собой, как вскоре подтвердила жизнь, сползание с пролетарской линии, ликвидацию ленинских норм и установление личной диктатуры.
Тем не менее ХV съезд, даже не пожелав разобраться, откуда грозит опасность, во главу угла поставил вопрос о дисциплине и борьбе с фракционностью. Запретив, как уже сказано выше, печатание платформы оппозиции в партийной печати, ЦК санкционировал не только исключение из партии, но и арест директора типографии «Красный пролетарий» Фишелева, «самовольно» напечатавшего платформу.
Выступая на ХV съезде, Рыков и Сталин, говоря об отречении от своих взглядов, проводили аналогию с обстановкой X съезда.
Аналогия эта не выдерживает критики. На X съезде никто не требовал от «Рабочей оппозиции» отречения от своих взглядов — требовали только отказа от их пропаганды. Сталин же и разделявшие его концепцию делегаты ХV съезда в своих выступлениях и репликах требовали от оппозиционеров средневековых покаяний. Современные историки намеренно обходят, игнорируют эту разницу.
Нужно совершенно забыть или никогда не знать атмосферу, внутрипартийный климат, существовавший при Ленине, чтобы сравнивать с ней внутрипартийную атмосферу, созданную сталинским руководством.
«Рабочая оппозиция» расходилась с большинством партии по программным вопросам, она утверждала, что не партия, а профсоюзы являются авангардом пролетариата. Ленин определил это течение не меньшевистским, как назвал его Сталин, а «анархо-синдикалистским», и Х съезд признал несовместимость пропаганды взглядов «Рабочей оппозиции» с принадлежностью к коммунистической партии.
Оппозиция же 1926–1927 г. стояла на программных позициях большевизма, и ни один из выступавших на ХV съезде ораторов от большинства не смог опровергнуть этого, не смог доказать выдвинутые против оппозиции обвинения в «меньшевистском уклоне».
Взгляды мясниковской группировки, которая защищала «свободу печати от монархистов до анархистов включительно», тоже не имели ничего общего с большевизмом и не выдерживают сравнения с взглядами оппозиции 1926–1927 годов.
Но разве можно сравнивать отношение Сталина к оппозиционному блоку с отношением Ленина к «Рабочей оппозиции» и даже к «группе Мясникова»?
Достаточно ознакомиться с письмом Ленина к Мясникову от 5.VIII.1921 года (ПСС, т.44, стр. 81–82), чтобы убедиться, с какой внимательностью и предупредительностью относился Ленин к своему идейному противнику. Владимир Ильич писал Мясникову:
«Оторванность комячеек от партии? Есть. Зло, бедствие, болезнь. Есть. Тяжелая болезнь. Лечить ее надо не „свободой“ (для буржуазии), а мерами пролетарскими и партийными. То, что вы говорите о поднятии
