А вот это плохо! Это означает, что мы все еще в опасной близости от границы. И достать нас могут не только самолеты, но и танки. Я небольшой знаток истории, но из школьного курса помню — в июне сорок первого немцы прорывались на очень значительные расстояния. Вроде бы Минск захватили через несколько дней после начала войны. А он чуть ли не в сотне километров от границы! Значит, нам надо быстро собирать раненых и сваливать отсюда! Или по крайней мере как-то укрыть всех уцелевших до подхода помощи. Потому что без транспорта далеко не уйти. Далеко ли пронесут на своих плечах эти мальчики и девочки носилки с ранеными? Пусть даже такими же детьми. Да и носилки еще предстояло сделать. Итак, первым делом — эвакуация с этого поля. Надо объяснить уцелевшим, что делать, а самому идти на переезд. Там обязательно должен быть телефон. Ну, начнем…
— Эй, народ! — Я встал и оглядел «свою» группу. На меня смотрело два десятка пар глаз. — Товарищи! Слушайте меня внимательно! Здесь находиться опасно! Самолеты могут вернуться. Нужно срочно унести раненых в рощицу! Убитыми займемся позже, сперва позаботимся о живых!
— А ты уверен, что это необходимо? — возразила какая-то женщина. — Раненых нельзя таскать с места на место. Это может им навредить. Не лучше ли остаться здесь? Наверняка нам скоро окажут помощь.
— Простите, гражданочка, но я очень сомневаюсь, что если мы не почешемся, нам кто-нибудь поможет! Мы здесь уже четыре часа, а до сих пор никто не поинтересовался: а почему не пришел на станцию литерный поезд? Неужели вы думаете, что, случись такое в обычное время, мы бы так и сидели у сгоревшего состава и перевязывали детей разорванными рубашками? И, кстати, за все утро по этой ветке не прошел ни один эшелон. Ни на запад, ни на восток! Наверняка что-то случилось! Может, немцы прорвались…
— Ты панику не разводи! — неожиданно вскочил невысокий крепенький паренек, до того смотревший мне в рот и буквально исполнявший все команды. — Да я тебя!..
— Заткнись! — Я беззлобно ткнул парня кулаком в живот. Он пискнул и сложился пополам.
— Ну зачем ты так? — вступилась за него Марина, машинально прикрывая пострадавшего собой. — Колька погорячился, а ты сразу драться…
— Сейчас некогда играть в игры «кто больше Родину любит»! Надо реально оценивать обстановку и спасать людей! — разъяснил я. — Начинайте переносить раненых в рощу. Ты, Марина, за старшего! А мы с Михаилом прогуляемся до переезда.
Больше со мной никто не спорил. Проследив, чтобы процесс подготовки к эвакуации не заглох на первых минутах, мы отошли в сторонку. Попутно я подобрал давешнюю винтовку. Так, а патроны? Пришлось переворачивать убитого бойца и снимать с него ремень с двумя кожаными патронташами. Сорок патронов… Немного, но при умелом обращении — вполне достаточно. Да и трехлинейка сама не позволит быстро расходовать боеприпасы — не пулемет, поди. Опоясавшись, я на всякий случай обшарил карманы солдата. И стал обладателем кисета с махоркой, коробка спичек, двух пустых гильз, комсомольского билета на имя Петренко Осипа Макаровича, 1922 года рождения, и пластмассового шестигранного флакончика с квитком бумаги внутри. Не густо… Понятно, что портянки и смену белья Петренко хранил в рюкзаке. Или, как его здесь называют, «сидоре». Который наверняка остался в одном из сгоревших вагонов. А документы? Не знаю, должен ли быть у бойца «военник» или какая-нибудь красноармейская книжка, но командировочное удостоверение должно быть? Или справка из части? Иначе как он докажет, что не дезертир?
— Миша, а этот красноармеец был нашим единственным сопровождающим?
— Нет, их четверо было. С сержантом во главе! — после секундного размышления ответил Барский и оглянулся по сторонам, словно ожидая увидеть их где-то рядом.
— При сортировке погибших мы не видели людей в форме. Возможно, что они погибли, не успев выбраться из вагона?
Барский неопределенно пожал плечами. Ну, с бумагами теперь понятно — скорее всего отсутствующие сопроводительные документы находились у старшего по команде.
А каковы мои собственные ресурсы? Нужно провести инвентаризацию имущества! Итак, что мы имеем?
Штаны парусиновые, одна единица. Когда-то светлые, ныне, после всех валяний по голой земле, переноски и перевязки раненых — непонятного цвета. Рубашка с коротким рукавом, заправлена в штаны (а не навыпуск, как у нас), изначально белого цвета. На груди, с левой стороны, — комсомольский значок и знак «Ворошиловский стрелок» второй степени. В нагрудном кармане — комсомольский билет. В нем фото молодого деда (почти один в один я в молодости). Что интересно: на первой странице билета всего два ордена, а в моем собственном, оставшемся в далеком будущем, как сейчас помню, было штук шесть. Это, получается, четыре ордена комсомол за Великую Отечественную получил? В кармане штанов — носовой платок, пятикопеечная монета непривычного дизайна, два английских ключа на одном кольце, сложенная вдвое четвертушка бумаги с загадочной карандашной записью «К-в. Евг. Ив. 5-22-47». На ногах — парусиновые ботинки с веревочной подошвой. Дед рассказывал, что их для пущего форсу натирали зубным порошком. Симпатично, но непрактично… Мне бы что-нибудь кожаное, да с нормальной подметкой, а то эта до первого дождя…
— Слушай, Миша, а где наши вещи?
— Ну… в чемодане, наверное… — пожал плечами Барский.
— А где чемодан?
— В вагоне! — Михаил поглядел вдоль состава. Я проследил направление его взгляда — целых вагонов не осталось.
— Ладно, почапали! Не хрен рассиживаться! — встаю и закидываю винтовку на плечо.
Глава 3
С расстоянием Миша погорячился — мы прошли почти десять километров, а переезда все не было. Местность не баловала разнообразием видов — широкие поля, засаженные различными сельхозкультурами, от гречихи до подсолнуха, перемежались небольшими рощицами, похожими на защитные лесополосы.
И при подходе к одной из таких рощ мы вдруг услышали выстрелы. Стреляли из винтовки одиночными. Стреляли спокойно и неторопливо. Размеренно. Так используют оружие, когда стрелку ничего не угрожает. Например, при расстреле безоружных.
Взяв трехлинейку на изготовку, я стал осторожно пробираться через лесок на шум. Мишку я по- человечески просил остаться на месте, но этот малолетний дурак все равно увязался со мной. Метров через сто мы увидели крышу какого-то строения, опознанного Барским как домик обходчика по запомнившейся примете — покосившейся дымовой трубе.
Удвоив осторожность, временами вообще опускаясь на четвереньки, мы с товарищем приблизились к самой ограде, оказавшейся невысоким, всего лишь по колено, штакетником, выкрашенным веселенькой зеленой красочкой. В целом небольшая изба и крохотный приусадебный участок производили приятное впечатление: домик аккуратно покрашен, резные наличники радуют глаз, на окнах кружевные занавесочки. Даже собачья будка сияет свежей краской. На заднем дворе находится чисто символический огородик — десяток коротких грядок. Перед избушкой разбита круглая цветочная клумба.
И вот как раз вокруг нее сейчас топталось несколько человек. Точнее — пятеро военнослужащих. Разглядеть с расстояния в пятьдесят метров детали обмундирования я не мог, но спутать с чем-то характерные каски… Определенно это были немцы. Поодаль стоял мотоцикл с коляской и небольшой четырехосный броневик.
Немцы, весело горланя (правда, из-за дальности я не различал слов, но общий настрой оставался понятным), устроили фотосессию, центром которой являлось нечто, лежавшее посреди клумбы. Какой-то тюк с барахлом или мешок — плохо видно. Они, попеременно передавая друг другу фотоаппарат, щелкались на фоне этого странного объекта, принимая «героические» позы.
— Веселятся, гады… — Мне вдруг вспомнилась улыбка летчика, с которой тот расстреливал женщин и детей, и руки непроизвольно сжали винтовку.
С трудом подавив в себе желание выстрелить по ненавистным фигуркам в мундирах непривычной
