9
Квартира вновь погрузилась в хаос, точно грабители вернулись, чтобы забрать все оставшееся. На полу валялись коробки, картонные перегородки, мотки пластика и горы пенопласта в виде кирпичиков, гнездышек, прокладок и футляров, являя собой наглядное свидетельство неуемной американской страсти к упаковке.
На длинном рабочем столе в конце комнаты, напротив, царил идеальный порядок. На нем были аккуратно разложены камеры, линзы, фильтры и пленки, а также стеганые внутри темно-синие сумки, в которые все они будут упакованы. Андре смотрел на эту выставку с удовольствием. Без своих рабочих инструментов он чувствовал себя неуверенно и беззащитно, как человек, вдруг лишившийся зрения и профессиональных навыков. Но сейчас, когда линзы со знакомым щелчком вставали на место, уверенность и хорошее настроение возвращались к нему. Может, после Англии стоит завернуть в Париж и предложить свои услуги какому-нибудь французскому журналу, например «
Зазвонил телефон, и Андре схватил трубку, уверенный, что это Люси с ее обычными предотъездными наставлениями по поводу денег, билетов, паспорта и чистых носков, и потому очень удивился, услышав неторопливый, отчетливый голос:
— Милый юноша, это Сайрес. Надеюсь, я не помешал вам. Я понимаю, что вы скорее всего заняты вечером, но, может, у вас найдется время встретиться и выпить со мной? Я тут кое-что разузнал. Думаю, вам будет интересно.
— Спасибо, Сайрес, это очень мило с вашей стороны. — Андре бросил взгляд на свалку на полу. — По правде говоря, у меня было назначено свидание с комнатой, полной мусора, но я его только что отменил. Где встретимся?
— Вы знаете «Гарвардский клуб»? Сорок четвертая, между Пятой и Шестой, дом номер двадцать семь. Спокойное местечко, и там хотя бы видишь, с кем разговариваешь. Для полутемных баров я, по-видимому, уже слишком стар. Встретимся в половине седьмого? Да, и боюсь, вам придется надеть галстук. Там любят галстуки.
— До встречи.
Андре потребовалось несколько минут, чтобы отыскать скатанный в комок галстук в кармане одного из пиджаков. Галстучная тирания нередко доставляла неудобства и раздражала его. Особенно памятен был эпизод, случившийся в безумно дорогом и претенциозном отеле в Далласе. Проснимав весь день интерьеры техасского палаццо, Андре к вечеру вернулся в отель, переоделся в свой лучший блейзер и, трезвый и приличный, спустился в бар, куда его отказались впустить на том основании, что снежно-белая грудь сорочки не была ничем украшена. Только после того как Андре нацепил дежурный галстук, предложенный ему администрацией — ядовитой расцветки и покрытый подозрительными пятнами, — ему разрешили зайти в бар, где он обнаружил двух чрезмерно оживленных мужчин с повязанными на шеи шнурками и женщину, одетую практически в одни драгоценности. Для довершения картины на голове у одного из мужчин красовалась ковбойская шляпа, что во всем остальном цивилизованном мире было бы сочтено вопиющим нарушением приличий. С тех пор Андре везде возил с собой многоцелевой, черный вязаный галстук, не мнущийся, не боящийся пятен и пригодный даже для похорон. Он тщательно завязал узел и отправился в знаменитый клуб гарвардских выпускников, предвкушая встречу с воротилами биржевого рынка и звездами юриспруденции.
Сайреса Пайна он нашел в коридоре сразу за вестибюлем, где тот внимательно изучал доску с объявлениями.
— Надеюсь, тут не вывешено запрещение впускать в клуб фотографов? — подходя, спросил Андре.
Пайн улыбнулся ему:
— Я надеялся найти что-нибудь вроде того, что двоих членов клуба исключили за попытку завлечь юную леди в турецкую парную. Да, были когда-то времена, — вздохнул он. — Увы, все в прошлом. Теперь тут вешают объявления о том, что организуются специальные ланчи для изучающих японский язык. Как дела, милый юноша? — Он взял Андре под руку и кивнул в конец коридора. — Бар там.
Бар в «Гарвардском клубе» напоминал о тех золотых временах, когда вместо цветочных горшков в воздухе висел табачный дым и никакие музыкальные автоматы и спортивные комментаторы не мешали спокойной беседе. Правда, тут имелись два телевизора — недавно установленные, к большому неудовольствию Пайна, — но в этот вечер их, к счастью, не включали. Кроме Пайна и Андре в баре было всего двое посетителей: один, углубившись в свои мысли, сидел у стойки, другой читал газету за столиком. Словом, ничто не мешало человеку спокойно и с удовольствием вылить.
Они устроились в углу, подальше от члена клуба, нарушающего блаженную тишину шорохом «Уолл- стрит джорнал». Пайн неторопливо отхлебнул свой скотч, кивком выразил одобрение и уселся на высокий барный стул. Андре наслаждался безмолвием. Стук, с которым бармен вернул на полку бутылку скотча, показался оглушительным грохотом.
— У меня такое чувство, — пожаловался он, — что здесь надо разговаривать шепотом или писать друг другу записки.
— Бог мой, ничего подобного, — возразил Пайн. — Здесь, можно сказать, очень оживленно по сравнению с тем местом, куда я иногда заглядываю в Лондоне. Знаете, один из этих действительно старых клубов. Еще Дизраэли числился членом, а может, и числится до сих пор. Вот я расскажу вам одну правдивую историю. — Он наклонился к Андре, и его глаза озорно блеснули. — Там в читальне действует очень строгое требование абсолютной тишины, а в двух креслах у камина два старейших члена клуба обычно предаются послеобеденным размышлениям. Так вот, как-то старый Каррутерс входит в читальню и видит, что еще более старый Смит уже сидит в своем кресле и как обычно спит, прикрывшись «Файнэншл таймс». Каррутерс устраивается в соседнем кресле, читает, дремлет, а потом уходит из читальни, чтобы выпить традиционный стаканчик джина. Через пару часов он опять заглядывает туда — история не сообщает нам зачем: возможно, забыл в кресле свою вставную челюсть — и видит, что Смит спит точно в той же позе. Странно, думает Каррутерс и трогает его за плечо. Никакой реакции. Он трясет Смита. Снова ничего. Наконец он снимает с лица у того газету, видит остекленевшие глаза и открытый рот и приходит к единственному выводу. «Бог мой! — восклицает он. Один из членов клуба умер! Позовите доктора!» И из дальнего угла комнаты до него доносится голос еще одного члена, дремлющего там в темноте: «Тише там, вы, болтун!»
Андре смеялся, а Пайн с удовольствием смотрел на него, кивая.
— Видите? По сравнению с тем, тут просто мюзик-холл. — Он отхлебнул виски и промокнул губы. — Теперь поговорим о деле. Скажите мне, когда вы в последний раз видели этого Денуайе, у вас не сложилось впечатление, что он собирается продавать своего Сезанна? Может, слеза в глазу, когда он смотрел на фотографию? Какое-нибудь невольно вырвавшееся замечание? Или звонок в «Сотбис»? Что-нибудь в этом роде?
Андре попытался припомнить вечер, принесший ему такое разочарование.
— Нет. Я уже говорил вам, мне показалось странным только то, что он нисколько не удивился. А если и удивился, то хорошо это скрыл.
— А он вообще скрытный человек? — Мохнатые брови приподнялись и тут же опустились. — Не хочу сказать ничего плохого о французах, но они, как известно, не делают тайны из своих чувств. Импульсивная нация. Любят драматические эффекты. Непроницаемыми их никак не назовешь. И это часть их обаяния.
— Скорее сдержанный, — задумчиво ответил Андре. — Думаю, так будет вернее. Возможно, дело в том, что я для него незнакомец, но мне все время казалось, что он пару секунд думает, перед тем как ответить или что-то сказать. Сначала думает — потом говорит.
— Боже, ну и оригинал, — покачал головой Пайн. — Что стало бы с миром, если бы все были такими?
